Берлога писателя
Добавлено: Чт авг 02, 2012 0:56
Прорыв
После дневной жары наступившая ночь принесла облегчение. Три часа спустя, после того, как солнце скрылось за горизонтом, прохлада, наконец, одолела июльский зной, от которого в полдень готовы были расплавиться мозги.
Командующий армией генерал-полковник Василий Андреевич Рокотов любил работать поздно вечером. Дежурные по штабу, ординарцы, вестовые, хорошо изучившие манеру командарма, не расслаблялись допоздна. Начальник штаба армии, испросив разрешения у командующего, ушел спать — предыдущая ночь, когда разрабатывали основные контуры предстоящей операции, выдалась бессонной.
Войска, в отличие от своего командующего, отдыхали регулярно и помногу, отсыпаясь, а заодно и отъедаясь про запас.
Две недели назад, после продолжительного наступления, ударные полки армии наткнулись на глубокоэшелонированную оборону немцев. После нескольких неудачных попыток проломить ее сходу, армия окопалась, дожидаясь подхода резервов. Война приняла ленивый затяжной характер, где противники ограничились перестрелками, да немногочисленными вылазками на позиции неприятеля.
В общем, расклад был понятен: советские войска, перехватив стратегическую инициативу, чтобы не растерять ее, обязаны изыскивать пути для нового наступления. Немцы, со своей стороны, стремились удерживать рубежи, дожидаясь момента, когда удастся нанести русским решительное поражение, чтобы вновь доминировать на поле сражения.
Генерал-полковник очень любил эту стадию разработки операции, когда задача уже сформулирована, и пока только он один рисует общий контур грядущего наступления. Это продлится недолго, уже через день к разработке операции подключится штаб; корпусам, дивизиям, полкам начнут ставиться конкретные задачи; войска придут в скрытое движение, маскируя перемещения, сосредотачиваясь на направлении главного удара.
Изучая карту, возвращаясь с рекогносцировки местности, Рокотов все больше и больше приходил к выводу, что реальных точек прорыва только две — болота и леса сильно ограничивали возможности танковых дивизий. Узкие по масштабам фронта, занимаемого армией, места возможной атаки находились на участках двух полков, находящихся на добром десятке километров друг от друга.
Генерал выпрямился, разминая спину, взглянул на часы. Сложил карту, убирая ее в сейф, и вышел из комнаты. Адъютант, в чине майора, только что лениво дремавший на стуле, среагировал на открывающуюся дверь и взлетел орлом, вытягиваясь в струнку.
— Какие будут приказания? — четким голосом проговорил он.
Майор Василию Андреевичу не нравился. Угодлив — до невозможности. Вот и сейчас, мог бы просто промолчать, дожидаясь распоряжений. Так нет же: «Какие будут приказания?» «Вот найду время — заменю его обязательно!» — раздраженно подумал Рокотов.
— Ну какие будут приказания! Разве что… в сортир вместо меня сходить.
Генерал вышел на улицу. Где-то высоко в небе слышался степенный гул ночных бомбардировщиков. Небольшую избу на окраине маленького хутора целиком накрывала маскировочная сеть, опираясь на яблони, на которых уже завязались первые плоды. Свежесрубленный сортир стоял в двух десятках шагов, на краю маскировочного пятна. Рокотов открыл дверь туалета, однако, оглянувшись по сторонам, неожиданно бесшумно скользнул за домик. Здесь он пролез под маскировкой и выпрямился. Яркие звезды, практически не видимые под сетью, высветились во всей красоте, завладев на секунду вниманием. Генерал с опозданием заметил, как от ближайшего дерева отделилась тень в плащ-накидке и молча стала рядом.
После короткой паузы Рокотов заговорил негромким, слегка свистящим шепотом:
— Молчите и слушайте, майор! Слушайте внимательно. Мы с вами вынуждены встречаться здесь, потому что у меня в штабе точно есть человек, работающий на немецкую разведку. Накануне наступления это очень некстати. Это всегда некстати, а накануне наступления особенно. Как ни досадно говорить, но я не уверен, что контрразведчики смогут вычислить его вовремя. Но у меня есть другой козырь. Я знаю, когда и даже кто будет доставлять добытые сведения о наступлении в штаб девятой полевой армии группы "Центр".
Генерал замолчал, потом продолжил голосом, в котором читалась плохо скрытая досада:
— Понимаете, ерунда какая получается, — не знаю кто шпионит в моем штабе, не знаю, как информация уходит за линию фронта, а кто и когда повезет донесение генерал-полковнику Моделю — знаю!
Командарм замолк, словно хотел, чтобы вся степень огорчения дошла до собеседника.
— Запомните, ваша задача не уничтожить эти сведения. Нет! Этим мы ничего не добьемся, — их отправят вновь, и тогда до них уже не дотянуться. Ваша задача, майор, ликвидировать курьера и вместо него доставить разведданные немцам. Они — ваш пропуск в штаб Моделя!
Неожиданно генерал, щелкнув фонариком, высветил ближайший куст смородины. Пошарил вокруг лучом.
— Показалось, — выключая свет, проговорил он. — Теперь далее. Под любым предлогом вам необходимо задержаться в немецком штабе, узнать, что предпримет противник. Это самое главное!
Рокотов протянул конверт:
— Детальный план операции здесь. Прочитайте и уничтожьте! И помните — у вас всего три дня! Включая время на подготовку. Только три дня! Идите, майор!
Так и не сказав ни слова, фигура растворилась в темноте.
* * *
Полковник Клин расположился, можно сказать, в королевских апартаментах. В комнате стоял стол, над которым он в настоящий момент склонился над картой.
Полковой штаб состоял из двух комнат: «предбанника», в котором сидел адъютант и огромной комнаты, где за занавеской, стояла кровать и застеленный топчан. Изредка прислушиваясь к эху далекой канонады, и снова возвращался к карте. Неожиданно зазвонил телефон, Клин вздрогнул.
— Слушаю, двадцать седьмой!
— Здесь первый! — раздалось в трубке.
Полковник механически встал, выпрямляясь. Командарм уже звонил сегодня с утра, ставил задачу. Армейская разведка будет работать на участке его полка. По этому поводу он даже вызвал капитана Каратова — командира разведроты.
— Здравия желаю, товарищ первый!
— Здравствуй, двадцать седьмой. Как дела? Как немец себя ведет?
— Постреливают иногда из дивизионной артиллерии, но, в общем, тихо.
— Понял. Как твой капитан?
Клин посмотрел на часы.
— Прибывает ко мне через пять минут для получения приказа.
— Отставить!
— Есть! А что отставить, товарищ первый? Прибытие капитана неизбежно, как наступление ночи.
Смешок Рокотова раздался в трубке.
— Шутник ты у меня, за что и ценю, двадцать седьмой. Приказ отставить!
— Есть, товарищ первый! Простите, — не удержался от вопроса командир полка, — случилось что?
— Случилось. В общем, начальник разведки армии не рекомендует, чтобы наш человек появлялся в твоем штабе.
— Моему штабу не доверяют? — с плохо скрываемой обидой произнес полковник.
— Ну прямо, красна девица! Значит, если начальник разведки не прислал своего человека познакомиться со всем твоим штабом, предписание с боевым заданием в канцелярии не подшил на всеобщее обозрение, то тебе не доверяют? Скажи-ка мне, двадцать седьмой, у тебя в штабе висит плакат «Враг не дремлет!» или еще нет? Вроде как время не нашел наглядную агитацию повесить?
— Так точно, висит!
— Так вот, подойдешь к нему, прочитаешь и подумаешь над этими словами.
— Есть, товарищ первый.
— То-то! Теперь слушай! Человек, которого необходимо переправить за линию фронта, появится прямо в роте. Предлог, по которому он станет общаться с твоими разведчиками, не вызовет никаких сомнений. Ему нужен день, чтобы присмотреться к местности. Но не в этом дело! Просто не будет никакого специально прибывающего из армейской разведки человека для переправки в немецкий тыл. Твой ротный получит приказ и сразу же, незаметно даже для разведчиков, проведет его за линию фронта. Все ясно?
— Так точно!
— Вот и хорошо! А пока никто ничего не должен знать. Никто и ничего!
— Есть, никто не должен знать!
— А что с капитаном сейчас делать будешь? Ты же его вызвал по важному делу.
— Поговорю на общие темы, да отправлю восвояси.
— Рад, что все понял правильно. До связи.
— До связи, товарищ первый.
Тем временем, в «предбаннике» появился капитан Алексей Каратов. Среднего роста, со спокойным лицом капитан не производил впечатления богатыря. Трудно представить, что он мог в считанные секунды скрутить любого «бугая». Романтичность его профессии вызывала просто детский восторг у адъютанта, который втайне мечтал, набраться смелости и попроситься в роту к капитану. Юный офицер даже начал втайне от всех метать штык в дерево, но пока не преуспел в этом деле.
— Салют, лейтенант! Меня полковник вызывал.
— Проходите, товарищ капитан, — расцветая улыбкой, проговорил тот. — Командир ждет.
Каратов вошел в большую комнату и с порога доложил.
— Товарищ полковник, командир разведроты капитан Каратов прибыл по вашему приказанию!
— А-а! Проходи капитан. Как дела в роте?
— Рота мается дурью, товарищ полковник, — бодренько, словно ждал вопроса отозвался капитан. — Вторую неделю без работы сидим.
— Как это без работы? Проходы в немецкий тыл подготовили?
— Пять. За ночь могу всю роту за линию фронта переправить.
— Схема обороны на участке полка? Огневые точки противника?
— Все готово.
— А тренировки?
— Каждый день по шесть часов. И высыпаемся про запас, и отъедаемся. И даже силами одного взвода круглосуточное наблюдение ведем. На случай непредвиденных обстоятельств.
— Так чего тебе еще нужно?
— Работы. Десять дней ни одного поиска, за языками ни одной группы не отправляли. Разведки боем — и то ни одной! Курорт. Только, как я пониманию, товарищ полковник, это уже в прошлом. Наступление?
— Что «наступление»?
— Наступление скоро?
— С чего ты взял?
— Ну, а как же? Если наступление, то нужны разведданные. Как же наступать без разведки? Вот вы и вызвали меня, задачу поставить.
— Молодец! Стратег! Успокоил!
— Как «успокоил»? Почему «успокоил»? — удивленно спросил Каратов.
— Да будет на кого полк оставить, если чего.
— Шутите, товарищ полковник.
— Ага! Командующий армией меня тоже шутником считает.
— Вас командующий вызывал? Ну точно наступление! И танки в Калиновом лесу появились.
— Да? И много?
— Ну... Взвода два... Наверное.
— Да, это серьезно. Вот если бы только один, то ладно! А уж если два, то все. Немцы корпус, что у них в резерве, спешно перебрасывают против двух танковых взводов... Усиленных нашим полком.
Каратов преувеличенно по-уставному, вытянулся в струнку и щелкнул каблуками.
— Разрешите произвести разведку срочно перебрасываемого корпуса?
— Отставить! — хмыкнул полковник. — А ты тоже шутник, капитан! Быть тебе командиром полка!
Вновь раздался телефонный звонок. Клин поднял трубку.
— Двадцать седьмой слушает!
Через полминуты отрывисто бросил:
— Есть, быть через полтора часа! — и положил ее на аппарат, задумчиво глядя в пространство. Через несколько секунд он вспомнил о капитане.
— Все Каратов, возвращайся в роту и поднимай боевой дух на должный уровень.
— Так выпили уже все, товарищ полковник! Теперь дурью маются.
— Я тебе покажу «выпили»! Сейчас замполита к тебе отправлю. Он быстро роту на этот самый должный уровень поставит!
— Ой, нет, товарищ полковник, только не это! Лучше мы запасную траншею в полный профиль вдоль всей линии обороны полка выроем.
— То-то! А то расчирикался, — Клин вдруг вспомнил что-то. — Да, и еще! Мне от начальника дивизионного санбата рапорт поступил. Твой лейтенант Васильчонок — он что, прописался в госпитале?
— Товарищ полковник, он красивый и веселый парень! Медсестрички от него без ума. Что ему делать, если они сами на шею вешаются?
— Ах, вот оно как? Сами, говоришь, на шею?
— Сами, товарищ командир!
— Есть у меня одно верное средство от этой напасти. Пусть зайдет к замполиту, он ему расскажет, откуда дети берутся! Передай, что это мой приказ.
— Но, товарищ полковник...
— Все! Шагом марш в роту! Да и мне тоже пора…
* * *
В штабе армии яблоку некуда упасть. Командиры корпусов, дивизий, отдельных бригад. Однако в комнате радисток нашлись свободные места, куда адъютант определил и двух командиров полков. Дожидаться пришлось недолго, вскоре шум в «предбаннике» у адъютанта усилился, но почти сразу стих — участники совещания покидали штаб. Майор пригласил полковников в комнату командующего. Кроме Рокотова, там находился начальник штаба армии Николай Поликарпович Петров. Клин, знал, что кроме служебных отношений, его с командармом связывает еще и личная дружба. С сорок первого вместе, когда Рокотов еще корпусом командовал. Потом, в начале сорок второго, Петров получил шальную пулю, когда выезжал на передний край обороны. Попал в госпиталь, а вместе с ним едва не угодил в плен. Но сумел уйти через замерзшее лесное болото, хотя после операции не прошло еще и суток. Обморозил руки, пальцы на левой пришлось ампутировать. Потом еще полгода по госпиталям болтался, но смог летом вернуться. В то время Рокотов уже командовал армией.
— Полковник Клин, прибыл по вашему приказанию.
— Полковник Белозерцев, прибыл по вашему приказанию.
— Проходите товарищи, — командарм довольно приветлив. — Мы сейчас закончили совещание с командирами дивизий и корпусов, как вы, наверное, заметили. Но начальник штаба хотел бы поставить задачу вам лично. Почему? Сейчас поймете. Подходите ближе. Прошу вас, Николай Поликарпович!
— Думаю ни для кого не секрет, товарищи офицеры, что готовится наступление. Или может кто-нибудь еще не догадывается?
— Никак нет, товарищ генерал-майор, — чуть усмехнувшись, отозвался Клин. — Мне сегодня командир разведроты сказал, что точно скоро будет.
— Ну раз твой разведчик сказал, то обязательно придется наступать. Впрочем, давай-ка лучше начштаба послушаем.
— Целью запланированной наступательной операции является нанесение решающего поражения группе армий «Центр». Операция будет проводиться силами двух фронтов. На нашу армию возложена задача осуществить первый прорыв, с целью рассечь войска противника. Необходимо обеспечить нанесение мощного танкового удара, от которого противник не сможет оправиться. Прошу к карте.
Николай Поликарпович отдернул шторки на стене. Взял указку. Командующий достал из кармана очки и водрузил их на нос.
— Участок фронта, на котором нам противодействует девятая полевая армия генерал-полковника Моделя, является довольно протяженным. Но фактически, возможных точек прорыва только две. Иначе танкам не вырваться на оперативный простор. Болотистая местность и лесные массивы не дадут возможности развить наступление. Как вы уже догадались, товарищи офицеры, эти две точки возможного прорыва находятся в местах дислокации ваших полков. Потому мы и вызвали вас сюда.
Петров сделал паузу, давая возможность офицерам вникнуть в карту, на которой были нанесены красные и синие стрелочки. И еще номера соединений армии, отличающие обычную информацию от совершенно секретной.
— К сожалению, товарищи офицеры, — продолжил начштаба, — у нас есть полная уверенность, что немцы тоже понимают ситуацию. Из состава второй танковой армии, командующий группой «Центр» генерал-фельдмаршал фон Клюге выделил пятьдесят восьмой корпус. По данным авиаразведки, он расположился здесь.
Петров вновь взял паузу.
— Как видите, после начала наступления корпус может быть переброшен в любую из двух точек прорыва.
— Вынужден признать, что это очень мудрое решение немцев, — веско сказал командарм. — Если бы они поделили свой резерв и закрыли оба опасных направления, то половина лучших соединений противника не приняла бы участие в отражении удара. Это понятно?
— Так точно!
— Так точно, товарищ генерал-полковник!
— Теперь о направлении удара, — Рокотов не удержался, и так сказать, «перехватил инициативу». Взял указку у начальника штаба, и ткнул ею в карту. — Конечно, было бы красиво торчащий в нашей позиции клин выбить клином. Немецкий клин, выбитый полковником Клином. Строго по поговорке. Но, увы... Ничего, кроме поговорки, не говорит о том, что наносить решающий удар нужно здесь. Вот это «бутылочное горло» между болотом и рекой позволит легко создать эшелонированную оборону, при переброске сюда резервного корпуса немцев. Кроме того, для перемещения его к позиции полковника Белозерцева нужно почти на полчаса больше времени. Очень важные полчаса!
Командарм остановил речь, заметив, что Белозерцев внимательно смотрит на него.
— Вы что-то хотите сказать?
— Разрешите, товарищ генерал?
— Да, пожалуйста.
— Мне кажется, что если удар будет нанесен стремительно, то немцы не успеют перебросить резервный корпус не только к позициям моего полка, но даже к «бутылочному горлу».
— Очень хорошо, товарищ полковник, — Рокотов явно доволен офицером, мгновенно ухватившим суть. — Просто прекрасно. Вы быстро поняли главное. Действительно, резервный корпус немцев не успеет занять оборону на выгодных позициях, и тогда предстоит встречный бой, где мы будем иметь несомненное подавляющее преимущество. Но, как вы понимаете, это возможно только при одном условии — у противника не будет данных о сосредоточении наших войск.
— Или будут неверные данные, — добавил полковник.
— Ну об этом можно только мечтать. А мечтать нам некогда. Я больше верю в маскировку. Вы понимаете, какие задачи возлагаются на вас, полковник Белозерцев?
— Понимаю! Готов выполнить приказ!
— Ну вот и хорошо,— Рокотов снял очки, показывая тем самым, что дальнейшее участие в разговоре поведет Петров. — Лично мне всегда нравится, когда офицеры полностью представляют план операции и хорошо понимают возложенные на них задачи. Так сказать, что и для чего. Продолжайте, Николай Поликарпович.
Командарм вернул указку. Начштаба невозмутимо повел разговор дальше.
— Наступление начнется через четыре дня на рассвете. За сутки до этого на станцию, вечером, после захода солнца, начнут прибывать эшелоны с танковыми, мотопехотными и пехотными соединениями, которые примут участие в прорыве. Им предстоит ночной марш к позициям вашего полка, полковник Белозерцев. Основная задача — организовать маскировку всех прибывающих частей. Здесь я спокоен, только что вы продемонстрировали, что понимаете всю важность этой задачи. Кроме того, вам необходимо провести разведку обороны противника. Выявить минные поля и подготовить проходы. Вечером получите письменный приказ. Вопросы?
— Разведрота у меня большие потери понесла во время последнего боя. Укомплектоваться не успели, да и нужны здесь опытные разведчики.
— Ну, я надеюсь, полковник Клин поможет. Отдадите на три дня два взвода из вашей разведроты? Вам-то сейчас столько разведчиков ни к чему.
— Конечно, но только до начала наступления.
Клину было жалко отдавать разведчиков, но с командармом не поспоришь.
— Спасибо, не забуду, — быстро ответил Белозерцев, взглянув на коллегу с благодарностью.
— Вот и славно, — проговорил Рокотов.— А вы что думаете обо всем этом, полковник Клин?
— Обидно, конечно, товарищ генерал-полковник, но до Германии еще далеко. И фашисты капитулировать не собираются. Только когда на Берлин пойдем, вы уж, товарищ командарм, не забудьте, что моя очередь будет.
— Постараюсь. Еще вопросы есть?
— Товарищ командарм, — смущенно проговорил полковник Клин, — достала меня до печенок немецкая артиллерия. А мне и ответить толком нечем. Я говорил с командиром дивизии, но ему сейчас не до этих проблем.
— Хорошо. Как не помочь такому славному командиру. Часика через три подойдет к тебе батарея гаубиц из моего резерва. Только... Ты, полковник, знаешь же, что артиллеристы, они ребята не простые, не любят, когда в их работу лезут. Ты им просто задачу объясни, а с позицией, с корректировкой огня они пусть сами. Договорились?
— Конечно, товарищ генерал-полковник. Спасибо!
— Ну, если у вас все, то можете идти, товарищи офицеры.
Белозерцев и Клин, отдав честь, вышли.
Начальник штаба, задумчиво глядя вслед, негромко сказал:
— Удачно получилось, Василий Андреевич, что полковник Клин сам попросил гаубицы. Теперь нам даже утечка информации не сможет повредить.
— Да, Николай Поликарпович, удача пока с нами. Не ушла бы эта капризная дама в самый решающий момент.
* * *
В просторном офицерском блиндаже разведроты стояло веселье. Лейтенант Васильчонок, развлекал приехавших одной попуткой лейтенанта Орехова и сержанта Иванцову, сидящих на широком топчане. Делал он это по привычке, идущей от его неунывающего характера. Стройный, кучерявый, светлоглазый он действовал на весь женский персонал дивизии, как магнит на железо.
Орехов и Иванцова дожидались Каратова, чтобы доложить о своем прибытии. Васильчонок тем временем, рассказывал очередную веселую историю, поглядывая на девушку. Легко отзывающаяся на шутки смешливая красавица, явно нравилась лейтенанту. Единственное, что смущало — девушка выглядела немного старше его. Лейтенант Орехов, который вначале выглядел хмурым, даже несколько мрачным, тоже развеселился.
Спускаясь в блиндаж, Каратов услышал обрывок последней фразы:
— …и здесь, вы мне не поверите, стоило только фрицу высунуться из окопа, как появился ротный... Ну вот! У нас всегда так, стоит только упомянуть, он всегда сразу и появляется. Как Мефистофель!
— Так, кто это у нас здесь? — адресовал вопрос Васильченку капитан, мельком взглянув на поднявшихся гостей.
— Лейтенант из дивизии прибыл местность посмотреть, — отозвался тот. — А Оленьку нам прислали вместо Нины, которую сегодня в медсанбат переводят.
Каратов молча кивнул.
— Докладывайте, товарищи!
— Лейтенант Орехов, снайпер! Прибыл на рекогносцировку местности для последующего возможного оборудования позиций.
— Хорошо, лейтенант! — довольно холодно отреагировал командир роты. — Окажем необходимую помощь. А вы, сержант?
— Алеша...
— Что?
Голос. Незабываемый, родной, столько лет преследовавший капитана во сне, прозвучал вдруг в сумраке блиндажа.
— Алешка, неужели это ты?
Каратов замер, вглядываясь в лицо девушки. Потом схватил со стола лампу, поднял.
— Оля? — нерешительно выговорил он, опуская лампу. — Олька?
И вдруг радостно закричал:
— Оленька! Не может быть! Олюшка!
Капитан обнял девушку, потом вдруг отстранился, жадно рассматривая каждую черточку лица.
Чуть подталкивая снайпера в плечо, Васильчонок негромко сказал:
— Пойдем, я тебе все покажу. Знаешь, лейтенант, меня всегда интересовал вопрос, откуда снайперы берутся? Вот ты на гражданке кем был?
— Фотографом…
— Подожди-ка, Оля! — Каратов осторожно отпустил девушку и официально обратился к командиру взвода. — Лейтенант Васильчонок!
— Я!
— Тебе полковник приказал зайти к замполиту, — официальности надолго не хватило.
— Зачем?
— Я, конечно, не провидец, но чудится мне, что выдадут тебе там добрую порцию противозачаточных средств.
— А у него они откуда, если даже в медсанбате нельзя достать?
— Ой, недооцениваешь, ты Андрюша, нашего замполита. У него широкий и разнообразный арсенал этих средств. Начиная от ласкового матерного слова и заканчивая штык-ножом для ампутации зачаточноопасных органов.
Каратов говорил это немного торопливей, чем требовалось, слегка бравируя перед Ольгой, но девушка лишь улыбалась, догадываясь, что капитан старается посостязаться в острословии со своим взводным для нее.
— Так что будь любезен — к замполиту! Не-мед-лен-но!
— Есть, — уныло отозвался Андрей. — Пойдем Орехов. Будешь свидетелем — я шел на амбразуру с гордо поднятой головой…
Лейтенанты поднялись по ступенькам, на секунду в блиндаже воцарилась тишина.
— Алешка! Глазам своим не верю! — наконец произнесла Ольга и провела рукой по волосам Каратова. — Какой ты стал…
— Тебя целовать-то можно?
— Ух, ты! А раньше не спрашивал.
— Так восемь лет прошло. Может ты давно уже замужняя женщина.
— Нет! А если бы и была, то тебе все равно можно.
— Почему?
— Нет! Не дождусь я сегодня крепкого мужского поцелуя. Ты опять, как в школе...
Ольга крепко обняла Каратова и приникла к губам в долгом поцелуе. Минуту спустя, с трудом переводя дыхание, капитан все-таки смог задать вопрос.
— А что в школе? Я же тебя целовал. Сам, и разрешения не спрашивал.
— Ага, на выпускном вечере, — Ольга сделала шаг назад. — А мог бы начать это делать на год раньше. Я тогда тоже думала, что не дождусь.
— Как на год раньше? А Вовка Морозов? Он же к тебе каждый день ходил.
— И что? Наш отчаянный драчун и забияка испугался Вовки Морозова? Так, что до сих пор его боится?
Девушка стояла напротив Каратова, вызывающе подняв подбородок. Капитан шагнул вперед и, обняв ее, крепко поцеловал.
— Ну, наконец-то. Годы не прошли напрасно, мальчик вырос в настоящего мужчину.
— Да и тогда ничего я не боялся, просто лезть неудобно было. Вы ведь каждый день вместе.
— Вовка в немецком ни бум-бум. Его мать просила с ним заниматься, чтобы из школы не выгнали.
— Да, я помню, немецкий ты лучше всех в школе знала. Даже лучше нашей учительницы.
— Может и знала, да все позабыла.
— Ничего, теперь вспомнишь. На допросах немцев присутствовать будешь. Ты ведь теперь в моей роте, сержант Иванцова? На должности санинструктора?
— Да. Теперь тебе удобно будет! — насмешливо ответила она. — Сержант Иванцова! Равняйсь! Смирно! Целоваться! А если Вовка Морозов появится — его сразу на гауптвахту!
— Язва ты все-таки, Олька! — Каратов обнял девушку за плечи. — Как была первой язвой, так и осталась.
— Это плохо, Алешенька?
— Нет, что ты! Мне очень нравится... Хотя, когда ты тихая и ласковая — мне тоже нравится.
Иванцова не упустила возможности немного пококетничать.
— А когда меня совсем нет — так тебе еще больше нравится!
— Ну что ты такое говоришь! Бессовестная! Знала бы, сколько раз ты мне снилась...
— Даже снилась? А ты не привираешь, капитан Каратов?
— Ничуть. Даже хирург, тогда, на Карельском перешейке, говорил, что он бы один не справился. Ему Ольга помогла, которую я все время звал в бреду.
— Ты воевал еще в Финскую?
— Да, только училище закончил. Я ведь пограничник.
— И что случилось?
— Снайпер. Я с тех пор их жутко не люблю. Даже своих не очень жалую. Ладно, что мы все время про меня. А ты куда исчезла?
— Я? Да, наверное, исчезла, только ты еще раньше меня. Ты помнишь выпускной вечер?
Фраза естественна, но как неожиданно все происходит! Воспоминания юности вдруг разом вернули все, чем жили они в те годы. Ленинград, Нева, мосты, проходные дворы, друзья, одноклассники. И Игра. Как сказал однажды Вовка Морозов — Ее Величество Игра. Та самая, которая стала повальным увлечением их класса за пару месяцев до выпускного.
Обычно в Игре участвовали двое, редко больше. Они начинали говорить об одном и том же событии, но каждый со своей точки зрения. Сказав фразу, один замолкал, будто передавал слово другому. И получалось настолько неожиданно, насколько и интересно.
И услышав вопрос, Алексей вдруг понял, что ничего не надо выдумывать — нужно просто играть! Тогда все, что мучило его последние восемь лет, станет простым и понятным. Правда, смущало, что он никогда не играл раньше с Ольгой. Видимо, просто боялся — Игра раскрывала многих, как мальчишеский пинок незапертую дверь.
— Ты стояла у колонны, с взрослой прической, в новом платье, такая красивая, что перехватывало дыхание...
Каратов замолк, чуть улыбаясь. Ольга мгновенно поняла по тону, что требуется от нее. И словно нырнула в юность, принимая правила Игры.
— Ты шел ко мне... Взгляд решительный, губа закушена, бледный такой... Как в штыковую...
— ... Ты смотрела вниз, но улыбалась, понимая, что я иду к тебе...
— ... Ты остановился в шаге от меня, как-то по-гусарски щелкнул каблуками и наклонил голову. Я не смогла отказать себе в удовольствии помедлить секунду. Только одну секунду в отместку за весь год твоей нерешительности...
— ... Я ждал, а ты медлила... Эта секунда показалась мне целым годом. Наконец, ты шагнула вперед...
— ... Я шагнула вперед, положила руку тебе на плечо, и мне показалось, что это парапет гранитной набережной Фонтанки...
— ... Ты положила руку на плечо, и сквозь рубашку и пиджак я почувствовал, как она жжет, словно крапива по голой коже...
Игра начала захватывать. В глубине воспоминаний вдруг стали растворяться будни, грязь полевого бытия, постоянное напряжение нервов, готовность к смертельной схватке, бессонные ночи, вся жестокость войны.
— ... Мне казалось, что ты не сможешь сделать ни шагу, но ты вдруг уверенно повел меня...
— ... Танцевать было легче всего, три месяца сестра учила меня вальсировать. Труднее говорить — ком в горле мешал даже дышать...
— ... Ты кружил меня в вальсе, а я смеялась...
— ... Ты смеялась, а я кружил тебя в вальсе...
— ... А потом мы весь вечер не отходили друг от друга...
— ... Вовка Морозов, кажется, пытался пригласить тебя, но ты даже не заметила этого...
— ... Не заметила, может и пытался... А потом мы гуляли по городу...
— ... Мы гуляли по городу, и весь Ленинград был только для нас — набережные и площади, которые построили для нас, мосты, которые разводили, а потом сводили для нас...
— ... Нева текла для нас, и Медный всадник стоял для нас...
— ... А потом я поцеловал тебя...
— ... А потом ты поцеловал меня, — неумело, неловко, не попав толком в губы...
— ... А потом снова поцеловал, и ты постаралась, чтобы я не промахнулся...
— ... Под утро стало прохладно, и мне было так уютно в твоем пиджаке...
— … Под утро стало прохладно, но меня бросало в жар, стоило только коснуться твоих губ…
— … На Мойке у дома Пушкина стояла большая толпа таких же, как мы выпускников…
— … Они декламировали что-то, кажется «Евгения Онегина»… когда мы прошли, ты, вдруг, начала читать стихи…
— … Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла…
А через секунду ты просто потряс меня…
— ... Я просто продолжил:
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
— … С твоей-то тройкой по литературе… я была уверена, что ты даже не скажешь, как называется эта поэма… и стало обидно, что так мало знаю тебя…
— ... Когда мы пришли к твоему дому, дворники уже подмели улицы...
— ... И мы еще долго целовались в подъезде...
Резкий звонок полевого телефона обрывал разговор. «Ах, черт! — подумал Алексей, поднимая трубку. — На самом интересном месте! Только до главного добрались».
— Слушаю! Так точно, товарищ двадцать седьмой! Понял, два взвода... А почему? — голос выдавал едва сдерживаемое возмущение. — Есть, не мое дело! А бойцы мои! Возьмут два взвода, а вернут что? Есть, прекратить критиковать начальство! Понял, куда засунуть свое мнение! Есть!
Раздосадованный Каратов опустил трубку.
— Служба, капитан? — с легким сочувствием произнесла Ольга.
— Служба, — вздохнул он. — Только это недолго, Оленька! Я вернусь через час. Ты же, наверное, голодная?
— Завтракала.
— Ничего себе! Уже пятый час. Сейчас тебя покормят, а вечером устроим шикарный банкет в честь нашей встречи.
Каратаев крепко поцеловал Ольгу.
— Молодец, капитан! — сыронизировала Иванцова. — Быстро осваиваешься!
— Язва!— выходя из блиндажа, отозвался Каратов.
* * *
Каратов посадил два взвода в грузовики, присланные командиром полка. Проверил наличие сухих пайков — неизвестно кто и когда будет их кормить. Потом строго-настрого наказал командирам беречь людей и пожелал удачи. На сердце было неспокойно, никак не уходило ощущение, что видит он своих взводных в последний раз.
На обратном пути к блиндажу, Алексей столкнулся с Васильченком, возвращающимся от замполита.
— Ну? Как дела дон? — Каратов гнал дурные мысли шутками.
— Какой дон?
— Жуан, разумеется. Что утешительного тебе сказал замполит?
— Обещал отдать под трибунал.
— Вот как? А за что?
— Подрыв боеспособности воинской части. Он считает, что медсестрички Маша Горохова и Валя Смирнова из-за меня забеременели.
— А разве нет?
— Ну почему как чего случится, так сразу я виноват? Так мне и новенькую припишут.
— Я тебе, Андрюша, даже смотреть в ее сторону запрещаю.
— Понятное дело, Отелло. Ты не волнуйся, найду куда смотреть. Только кого потом к замполиту потащат?
— За что?
— Будет еще за что. Поверь, командир, у меня глаз алмаз. Это твоя женщина.
— Она просто моя одноклассница, — как-то неискренне проговорил Каратов.
— Конечно, конечно, — ехидным голосом ответил Васильчонок. — Понимаю, у меня тоже одноклассницы были. Шестнадцать. Все, как на подбор, красавицы.
— И никакого замполита?
— И никакого замполита, — исключительно беспрепятственное соприкосновение с прекрасным.
— Балаболка ты, Андрей!
— Есть немного. Ну, ладно! А ты чего такой взмыленный, командир?
— Да только ты ушел, полковник приказал два взвода в полном составе откомандировать в распоряжение армейской разведки.
— Два взвода? То есть только мой остался?
— Да.
— Надолго?
— На три дня точно, а там, как получится...
— Стоп! — Васильченок даже остановился. — Так мы сегодня вдвоем остались?
— Да, а что?
— Так, а санинструктор где?
— Сейчас в блиндаже.
— Отлично. Слушай, командир, дай мне полчаса, нужно срочные дела решить и все.
— Что все?
— Давай так сделаем, я сейчас пойду и скажу, что ты ее здесь ждешь. Погуляйте где-нибудь, а через полчаса блиндаж в вашем полном распоряжении до утра. Посидите спокойно, школу вспомните. Знаешь, где ликер трофейный?
— Андрей, а ты куда? — капитан немного растерялся от напора Васильченка.
— Во взводе переночую! Все путем, командир! Ты не волнуйся, все дела я на себя замкну. Снайпер этот, лейтенант Орехов, при мне будет. Если чего попросит, я ему в лучшем виде организую. Ну, если, конечно, начальство пожалует, то позвоню. Только ему не до нас сейчас.
— А...
— Что?
— А если, Андрюша, не захочет она со мной всю ночь в блиндаже ликер пить?
— Тогда, Леша, ты проводишь санинструктора до землянки, вежливо пожмешь руку и пожелаешь спокойной ночи. Только этого не случится... Слово Дон Жуана даю! Все, жди здесь, я пошел.
Каратову осталось лишь молча согласиться. Он прогуливался между березами, заглянул в большой, укрытый кустами сарай, где еще час назад квартировала разведрота. Сейчас здесь практически никого не было, лишь в углу сидели солдаты из второго отделения взвода Васильчонка. Капитан подошел, жестом остановил бойцов, старающихся принять стойку «смирно».
— Где лейтенант из дивизии? Ну снайпер!
Алексей видел его здесь, когда отдавал приказ двум взводам собираться на выезд.
— В окопы на передний край пошел, с сержантом Омельченко, товарищ капитан. А что, не нужно бы пускать?
Каратов хорошо знал сержанта — спокойный, приветливый, с неограниченным запасом терпения.
«Молодец, Васильчонок, — подумал капитан. — Лучшего командира отделения дал. Вряд ли Орехов жаловаться станет, что полковая разведка его плохо встретила».
— Нет, все нормально. Пусть работает.
Алексей вернулся назад в миниатюрную березовую рощу, дожидаться Иванцову.
— Черт! — негромко бормотал он. — Невозможно поверить — Олька здесь! С ума сойти! Олька — в моей роте!
Санинструктор появилась из-за поворота тропинки. Медленно подошла к Каратову.
— Ну что? Справил службу, капитан?
— Да, все в порядке. Теперь я свободен. Пошли, погуляем? Здесь отличное место рядом — Калинов лес. Красота необыкновенная.
— Можно и в лес, Алеша. Только, может, ты меня на передовую сводишь, да покажешь, что там и как?
— Зачем?
— Ну понимаешь, как знать, глядишь, а завтра мне придется там ползать, раненых перевязывать. Оно лучше, когда местность знаешь.
— Это ты верно подметила. Надо бы показать. Только это часа три займет, никак не меньше.
— А ты торопишься? Твой лейтенант ведь до утра ушел.
—Это он тебе сказал?
— Он бритву и полотенце в вещмешок положил. Значит, бриться не здесь собирается.
— Олька, ну ты сообразительная! Тебе бы в разведроту!
— А я где? — засмеялась девушка.
— Нет, я имею в виду разведчиком, а не санинструктором, — смутился Алексей.
— А-а... Так идем на передовую?
— Обязательно сегодня надо? Может с утра?
— С утра у меня уже сил не будет. После сегодняшней ночи.
— Что? — ошарашено проговорил капитан.
— Да что ты, Каратов, как десятиклассник! Может, ты женат?
— Нет, нет, не женат! — торопливо ответил Алексей. — Совсем даже не женат!
— Ну раз «совсем», то тогда ладно! — иронично засмеялась Ольга.
— А если б был женат, что тогда? — Каратов пришел в себя, и потому ответил чуть вызывающе.
— Да плевать мне! Развела бы тебя на сегодняшнюю ночь. Стал бы холостым.
Иванцова взяла голову капитана в руки и поцеловала.
— Ну что? Идем?
— Пошли...
* * *
Ночь выдалась на удивление спокойная. Разведчиков никто не беспокоил. Лишь изредка раздавались выстрелы тяжелых немецких орудий. Им отвечали гаубицы, но в целом перестрелка носила более чем ленивый характер.
В блиндаже разведроты Ольга и Алексей лежали на топчане под одеялом. На столе стояла полупустая бутылка с ликером, открытые консервы. По военной привычке одежда лежала аккуратно сложенная на чурбачках, заменяющих табуретки.
Как это часто бывает на войне, ночь выдалась бессонная. Но никто не пожалел об этом.
— Алешка... Никогда не думала, что у тебя такие нежные пальцы, — полушепотом выдыхала слова Ольга. — Расскажи мне про свои руки. Что ты учил их делать?
— Ты знаешь, я как-то не думал об этом. Чему учил? Держать автомат, кидать гранаты. Вгонять нож под ребра часовым, душить. Копать окопы и траншеи. Вытягивать по швам перед начальством.
— Почему же они у тебя такие нежные?
— Наверное, они помнят, как я мечтал положить их на твои плечи.
— Плохо мечтал, раз смог положить только в последний день. Перед тем, как исчезнуть.
«Ну вот! — мелькнуло в голове у Каратова. — Оказывается можно обойтись и без Игры. Сейчас мы во всем разберемся».
— У меня была повестка. Еще в мае я написал рапорт, с просьбой зачислить меня в пограничное училище. Проводил тебя, собрал вещи и ушел в военкомат.
— Ты ничего не говорил, что утром уезжаешь.
— Не хотел портить вечер, изменить ничего было нельзя. Думал, напишу тебе сразу. Но нам не разрешили, пока не привезли на место, сказали номер войсковой части. Прошло больше недели.
— Вечером я узнала у твоей мамы, что ты уехал. Ты уехал, даже не попрощавшись.
— Я попрощался. Ты просто не поняла этого.
— Ты считаешь, что надо прощаться так, чтобы никто ничего не понял?
— Я думал, что напишу тебе прямо в поезде. И отправлю письмо с первой же станции. Мне было так жалко тратить минуты нашей ночи...
— Не надо, не оправдывайся. Может ты и прав. Наверное, прощаться надо незаметно, не теряя напрасно драгоценные минуты.
— А ты куда исчезла?
— Я уехала в Москву. Поступать в театральный институт.
— Никто не отвечал на мои письма.
— Отец уже три месяца работал на заводе в Челябинске. Он получил туда назначение с большим повышением. Мама не хотела, чтобы меня срывали со школы перед выпускными экзаменами. Мы уехали через пять дней после тебя. Вместе доехали до Москвы, дальше мама поехала одна.
— Я не знал, что вы уезжаете.
— Хотела сказать тебе вечером, когда отоспимся.
— Черт подери! Какая же глупость! Каждый хотел сделать лучше, а расстались на восемь лет!
— Глупость... Ладно, воду, что по реке утекла, назад не воротишь. Расскажи, что дальше было.
— Училище. Закончил — получил назначение на финскую границу. Радовался, что от дома так близко. Потом война с белофиннами. Я даже выстрелить ни разу не успел, как получил пулю от снайпера, и война для меня закончилась. Три месяца по госпиталям, затем еще два дома долечивался. Тебя найти пытался, ничего не получалось. Никто ничего не знал, — все-таки, пять лет прошло. Потом Средняя Азия, опять граница. Когда началась война, на фронт не отпускали. Только в сорок втором попал. В войсковую разведку. Сначала взводом командовал, теперь уже полгода ротой. В общем, ничего интересного. Ну, а ты как?
— Я... В актрисы меня не взяли. Сказали, что некрасивая...
— Это где тебе сказали? В Москве?
— Ага.
— Я всегда считал, что в Москве нет людей, способных что-нибудь понимать в женской красоте...
— А мне Москва понравилась. Как раз первую ветку метро пустили. Все свободное время каталась... В Челябинск ехать не захотела, осталась в столице. Жила в общежитии, работала на заводе, готовилась снова поступать.
— И что? Снова провалилась?
— И в третий раз тоже. Зато на заводе все получалось. Бригадиром стала, в вечерний институт поступила, на инженера учиться. Вышла замуж...
— Что?! — изумлению Каратова не было предела.
— Да ничего. Развелась через два года, детей не было. А тут война... Курсы медсестер — и на фронт... Ранили разок...
— В спину? Осколок?
— Да.
— Давно уже. Пальцами едва ощущается...
— Больше года.
— Маленькая моя! — нежность переполняла Алексея. Он обнял Ольгу, прижал к груди. — Ну как же это можно! Девчонкам в спину рваным железом! Больно было?
— Потом. А тогда я сознание потеряла. Уже в санбате очнулась.
— Малышка моя... — Каратов взял руку Ольги и начал нежно целовать ее пальцы.
— Что ты делаешь? — радостно-изумленно спросила Иванцова.
— То, чего тебе не хватает. Тебе ведь нравится?
— Безумно, — тихий счастливый смех Ольги рассыпался по блиндажу.
— Значит, все правильно.
— Алешенька... Счастье ты мое... Мне ведь никто никогда руки так не целовал.
— И муж?
— Лешка, перестань! Он отличный человек — хороший, добрый, чуткий! Но я не любила его.
— А чего же тогда замуж вышла?
— Не знаю. Сама вышла, сама и развелась. Может потому, что он добрый и хороший. Меня любил. И в какой-то момент мне показалось, что хватит ждать своего рыцаря. Со мной будет надежный человек, на которого всегда можно положиться. А потом поняла… В общем, кончай сцену ревности, Каратов! Давно это было.
— Я? ... Сцену ревности?
— Ты, ты! И хватит об этом.
— Ладно, раз ты не хочешь…
— Не хочу! И про женщин твоих спрашивать не буду. Тоже не хочу. и хочу!
Ольга нежно погладила Алексея по щеке и волосам. Потом немного отодвинулась.
— Утро уже... Алеша! Мне поспать надо... Обязательно.
— Спи.
— С тобой поспишь!
— Я сейчас уйду. Дел много. Все по мелочам, но если запустить…
Поцеловав Ольгу, капитан вылез из-под одеяла. Начал одеваться.
— А ты спи! Я вернусь после обеда из штаба и разбужу.
— А так можно?
— Можно. Тебе все можно, Оленька. Спи, любимая!
— Как ты сказал?
— Любимая...
Иванцова смотрела на капитана, словно боролась с собой.
— Иди. Иди, Алешка! А то я сейчас тебя не отпущу. Уходи... Уходи, любимый... Так надо!
— Хорошего сна, Оленька.
Каратов, нежно поцеловав девушку, вышел из блиндажа. Иванцова резко села, глядя ему вслед.
— Ты прав, капитан Каратов! Прощаться нужно так, чтобы никто ничего не понял.
И, неожиданно сменив тон, скомандовала:
— Иванцова! Спать!
* * *
Гроза в штабе полка уже пошла на убыль. После звонка «первого», командира буквально ураганом сдуло. В образовавшемся воздушном водовороте сверкали молнии, и гремел гром. Досталось всем, от заместителя командира полка, до случайно подвернувшегося сержанта-связиста. Когда Каратов появился в штабе, все уже стихло. После вчерашнего убытия двух взводов, задачи разведчиков менялись. Клин пригласил капитана обсудить текущие проблемы. Но с утра позвонил «первый».
Вошедший в «предбанник» Каратов, находился в хорошем расположении духа.
— Салют, лейтенант! Я не опоздал?
— Нет! Не опоздали, товарищ капитан.
— Можно заходить?
— Нет, — ответил адъютант, — нет его.
— Как это нет? Он же мне четко приказал прибыть в десять ноль-ноль.
— Да тут такое творится! Товарищ полковник выскочил как ошпаренный, чуть фуражку не забыл.
— Что сказал?
— Вам велел ждать, пока не вернется.
— Слушай, лейтенант, а что случилось? Адъютанты, они же всегда все знают.
— Нет, товарищ капитан, честное слово, ничего не знаю. Только что-то очень серьезное. Уж больно товарищ полковник не в себе был.
— Ладно, лейтенант, верю! — Алексей уселся на табуретку, смачно, со вкусом потянулся.
— Слушай! Может, я вздремну здесь пока? На табуреточках? Спать хочется — сил нет!
— Умотались, товарищ капитан? Небось, всю ночь по передовой ползали?
— Ну... Что-то в этом роде.
— Понимаю, понимаю! Не обо всем можно говорить, — проявил догадливость лейтенант. — А вздремнуть лучше там, — палец уперся в сторону двери. — Здесь неудобно, зайдет кто-нибудь.
— Где там?
— За занавесочкой. Там, рядом с кроватью товарища полковника, топчанчик стоит. Пойдемте, покажу.
Адъютант вместе с Каратовым прошли соседнюю комнату, и далее отделенный угол.
— Вот здесь. Спите, товарищ капитан, думаю, ждать вам долго придется.
— Спасибо, лейтенант, — Каратов укладывался на топчан, потягиваясь, — никогда не забуду твоей доброты.
— Да не за что, — расцветая улыбкой, отозвался адъютант, — отдыхайте.
Продолжение следует.