Леха выбежал из депо и сразу стал утирать рожу только что выпавшим вдруг белым снегом. На удивление, снег пах свежим хлебом и мамкиным молоком. Хотя, и ничего общего. Снег холодный, а эти два товарища должны быть теплыми по своему происхождению. Но первый снег…эх, первый снег. Он всегда сразу тает и уносится потом легким светом повыше куда-то, куда и Лехины сны не доставали. А куда они дотягивались, он и сам удивлялся. Снились ему, в основном, белоснежные острова. Те, что на краю света. В далеких тропиках. Про тропики Леха знал из географии пятого класса, а белоснежными сделал их в своей голове самостоятельно. Не подозревая даже, что попал в точку.
В городе Иваново, где ткачих несчесть, снег был чистым только в день своего рождения. Он выпадал, как правило, на 7-е ноября, лежал часов до восьми утра важный и неторопливый. Потом на улицу высыпали продравшие, после вчерашнего, глаза честные граждане и первый снег улетучивался. Радостные граждане говорили друг другу: с праздничком! При этом их порочные лица растягивались и чем-то предвкушались. Первый, вышедший на улицу, был героем. Как же, это он сделал первые шаги по холоднику и сбил целку, как говорили в городе. Целку можно было еще сбить и прикуривая первую сигарету из пачки, и чиркая первой спичкой по сернистому боку спичечного коробка, и срывая жестяную бескозырку с поллитровки. Потом честные граждане весело топали по тротуарам, путались ногами, смеялись, смешивали вчерашнюю грязь и сегодняшний чистый снег, хотя тот и не давался, но, все таки, раздавленный и униженный, исчезал из под ног, таял, обиженный и затихал пока. Всю последующую зиму снег не успевал сам себя покрывать. Заводы, фабрики, вагонные депо так успешно работали, что грозные их рыки, выходящие наружу из длинных красных кирпичных труб покрывали трехэтажным матом всю округу миль на двадцать и, таким образом, не давали застыть и оскудеть сердцам, рвущимся наружу. А, заодно, и снег в городе, под стать общему настроению, уже только после чернел и путался с грязью, смирившись. Те комсомолки, приехавшие по разрыву собственного сердца постепенно осознали западню, трепыхнулись, дернулись бесполезно, а, потом смирились и нарожали таких вот Лех. И все пошло своим чередом. Зима сменяла осень. Зима сатанела, но потом, покрываясь свежими горячими ручьями, сдавалась и таяла. Это весна. Холодное лето. И опять осень.
Да только Леха не унывал и, спрятавшись после уроков позади горячей трубы на выбеленной печке, за цветной занавеской строил несбыточной своей мечты планы побега на заморские тропические острова, что не отпускали во снах еженощно и трепали детскую душу до изнеможения. Он там и корабль уже построил из спичечных и папиросных коробков и мечтал. Мечтал, как выйдет в белых одеждах на хотя бы субтропический остров и прижмет к своему сердцу бедных туземцев. А они его за это полюбят.
Об этом он думал, меся кирзовыми сапогами черную грязь, пока нес бате кринку с простоквашей обеденной на разъезд. Шел, не попадая ногами в шпалы, думал, гад же, кто придумал эти шпалы такими неудобными и, не подозревая, что движется к своей цели неуклонно. Ведь, потом, утирая собственный нос мокрым снегом, он вспомнил Гекельберри Финна.
Леха. Бывший радист.
Модератор: PS
Леха. Бывший радист.
И никто пути пройденного у нас не отберет...
Re: Леха. Бывший радист.
Гек ему нравился своей необузданностью. И Леха тоже стал также уходить из дома. Не сиделось ему теперь за печкой. Сначала пешком все избороздил, всю округу, а в один день сел на проходящий товарняк, зацепился как-то за подножку и доехал до самой Кинешмы, там его согнали, Леха прибился к цыганам, покуролесил с ними неделю, хорошие люди оказались, веселые, а потом вкусил все прелести батиного армейского ремня с медной бляхой. Спина ныла неделю и рубцы были, будь здоров, но Леха уже отведал того вольного ветра пополам с паровозной копотью и понимал, что его уже не удержать. Понял это и отец, суровый мужчина, но простой и в сентиментальности не вдававшийся. Леху больше не лупил, а на день рождения подарил часы с компасом на кожаном ремешке. И сказал: Всегда возвращайся домой. Но Леха едва окончил восемь классов, забросил навсегда за печку ненавистный портфель и уехал в Одессу наниматься в матросы. Мать тихо плакала, отец молчал, а Леха сжимал в кармане 70 рублей, заработанные в каникулы на овощной базе и видел уже незнакомые огни далекого города. Батя проводил на станцию, посадил к товарищу своему на тепловоз, сунул торопливо еще четвертак и растаял в тумане. Больше Леха его никогда не видел.
Потом оказалось все не так просто. В матросы необученных не брали, до мореходки не хватило знаний, и Леха пошел в порт грузчиком. Одесские амбалы, зашибающие огромную деньгу и мало кого пуская в свою закрытую ложу, снисходительно и свысока глянули на новичка и сразу про него забыли, не подпуская и близко к денежным работам. Но Леха не ныл, а тянул свою лямку молча, платил за угол бабке, бегал в обед за водкой для мужиков, сам не пил, а вечерами ходил к экипажу в мореходку и все выспрашивал что, да как. Завел себе там корешей, узнавал про обычаи и готовился поступать. Ему все помогали. Через полгода грузчики дрогнули, налили сынку стакан водки и приняли в бригаду окончательно. И уже пришла весна, Леха пошил костюм с клешами, купил широкий кожаный ремень с якорем на толкучке и пошел брать мореходку. Его узнали, удивились настырности и переменившемуся облику, сделали скидку на рабоче-крестьянское происхождение и приняли. Произвели старшиной курса и никто ему не перечил, ведь он водился с грузчиками с порта. Все это он мне рассказывал сам потом, когда мы с ним пошли в рейс. Времени у нас было много и ночами, сидя в рубке, глотая чифирь, мы перетекали плавной беседой в наше прошлое. Леха щурился от лезшего в глаза папиросного дыма и весело вспоминал нашу первую встречу.
Я как раз попал тогда в жестокий штиль и бичевал. Пароход мой стоял безнадежно в ремонте, и просвета не было. Любые случайные копейки отсылались домой. В субботу я старался подольше поспать, гостиница моряков зимой была пуста и делать было нечего. Город понуро плелся сквозь леденящую пору. Но я услышал тихие голоса и проснулся. В номере появились два новых жильца. И только с рейса. Это было видно сразу. Свежий запах моря, черные от загара смеющиеся лица и необыкновенные шальные, пропитанные глубинами глаза.
- О, проснулся.- сказал один из них, высокий брюнет.
- Привет. – просто сказал второй, широкоплечий блондин. – Хватит дрыхнуть, мы устали видеть твои сны.
И безмолвно засмеялся. На столе стояла бутылка заморской водки и дрожал горячий ананас.
- Видишь ли, братишка, - начал крепыш, - в столь раннее время мы не привыкли пить вдвоем, и нам нужна компания. Третьим будешь?
- Да я, это, вообще не… - промямлил я.
- Что?? – сдвинулись парни. – Наливай, корешок, а то нам некогда, пора.
Как раз и получилось три полновесных стакана. Мне было так хреново, что я не испытал чувства неловкости в столь ранний час и выполнил требование. Ананас наполнил комнату тропиками, и та закачалась.
- Может, есть пожелания у промотавшегося вдрызг бича? – смеялись искорками глаза блондина.
- Даже не знаю, как сказать… - начал издалека я.
- Ладно, не напрягайся, мы с купюрами сами на мели, расчет через неделю. На вот тебе пока, продашь, и будет бумага. – швырнул на койку упаковку джинсов и захохотал. – Давай краба, бездельник!
- Эй, подождите, я отдам, я обязательно отдам!
- Да отдашь, не кипишись. – засобирались мои визави. – Нам пора.
- Как же звать-то?
- Леха. – сказал голубоглазый и вышел.
Потом оказалось все не так просто. В матросы необученных не брали, до мореходки не хватило знаний, и Леха пошел в порт грузчиком. Одесские амбалы, зашибающие огромную деньгу и мало кого пуская в свою закрытую ложу, снисходительно и свысока глянули на новичка и сразу про него забыли, не подпуская и близко к денежным работам. Но Леха не ныл, а тянул свою лямку молча, платил за угол бабке, бегал в обед за водкой для мужиков, сам не пил, а вечерами ходил к экипажу в мореходку и все выспрашивал что, да как. Завел себе там корешей, узнавал про обычаи и готовился поступать. Ему все помогали. Через полгода грузчики дрогнули, налили сынку стакан водки и приняли в бригаду окончательно. И уже пришла весна, Леха пошил костюм с клешами, купил широкий кожаный ремень с якорем на толкучке и пошел брать мореходку. Его узнали, удивились настырности и переменившемуся облику, сделали скидку на рабоче-крестьянское происхождение и приняли. Произвели старшиной курса и никто ему не перечил, ведь он водился с грузчиками с порта. Все это он мне рассказывал сам потом, когда мы с ним пошли в рейс. Времени у нас было много и ночами, сидя в рубке, глотая чифирь, мы перетекали плавной беседой в наше прошлое. Леха щурился от лезшего в глаза папиросного дыма и весело вспоминал нашу первую встречу.
Я как раз попал тогда в жестокий штиль и бичевал. Пароход мой стоял безнадежно в ремонте, и просвета не было. Любые случайные копейки отсылались домой. В субботу я старался подольше поспать, гостиница моряков зимой была пуста и делать было нечего. Город понуро плелся сквозь леденящую пору. Но я услышал тихие голоса и проснулся. В номере появились два новых жильца. И только с рейса. Это было видно сразу. Свежий запах моря, черные от загара смеющиеся лица и необыкновенные шальные, пропитанные глубинами глаза.
- О, проснулся.- сказал один из них, высокий брюнет.
- Привет. – просто сказал второй, широкоплечий блондин. – Хватит дрыхнуть, мы устали видеть твои сны.
И безмолвно засмеялся. На столе стояла бутылка заморской водки и дрожал горячий ананас.
- Видишь ли, братишка, - начал крепыш, - в столь раннее время мы не привыкли пить вдвоем, и нам нужна компания. Третьим будешь?
- Да я, это, вообще не… - промямлил я.
- Что?? – сдвинулись парни. – Наливай, корешок, а то нам некогда, пора.
Как раз и получилось три полновесных стакана. Мне было так хреново, что я не испытал чувства неловкости в столь ранний час и выполнил требование. Ананас наполнил комнату тропиками, и та закачалась.
- Может, есть пожелания у промотавшегося вдрызг бича? – смеялись искорками глаза блондина.
- Даже не знаю, как сказать… - начал издалека я.
- Ладно, не напрягайся, мы с купюрами сами на мели, расчет через неделю. На вот тебе пока, продашь, и будет бумага. – швырнул на койку упаковку джинсов и захохотал. – Давай краба, бездельник!
- Эй, подождите, я отдам, я обязательно отдам!
- Да отдашь, не кипишись. – засобирались мои визави. – Нам пора.
- Как же звать-то?
- Леха. – сказал голубоглазый и вышел.
И никто пути пройденного у нас не отберет...
Re: Леха. Бывший радист.
Вообще и позже Леха поражал меня своим умением обходиться малым. Половину денег отсылал на родину оставшейся единственной своей родне - старшей сестре. Сам даже не получая радиограмм, ни на день рождения, ни на Новый год. Он жил легко, никогда не загадывая на завтра.
- Понимаешь, старик, моя мечта сбылась. Других мечт не было, быть не может и чего мне еще желать? Скажи? Моя жизнь здесь, в этом море, и когда его у меня отнимут, закончится и моя жизнь. Но не может же она быть вечной. Вон, видишь, горит звезда? Но забери у нее небо и где она тогда окажется?
Леха, конечно, побывал на многих далеких островах, увидел вблизи, что не такие уже они и белоснежные и непорочные, но ничуть не расстроился.
- Ну, знаешь ли, братец, люди на самом деле лучше. Они просто это скрывают. Они прячутся сами от себя.
У самого Лехи друзей было несчесть. Он удивительным образом мог обращаться с людьми так, что они от него не шарахались, а становились навеки Лехины.
- Видишь ли, парень, то, что ты даешь, обязательно к тебе возвращается. Но стократ усиленное. И иногда от этого невмоготу. Но я не умею по-другому.
Вообще же он старался не вылезать из моря. Берег его томил и отторгал. Здесь он киснул и опускал плечи. Мне признавался, что теряется на земле, боится ее и бежит прочь при всяком удобном случае. Спецом он был что надо, рубку обживал быстро, связь налаживал отменную, и его ценили. За год я его лишь однажды случайно увидел задумчивым. Он смотрел на кровавый закат, онемев и заворожено, будто не видел их тысячи тут, долго не отрывал глаз, не дыша, застыв. Продержав себя так, быть может, минут десять, он, наконец, выдохнул, опустил плечи, повернулся и ушел прочь с палубы.
Потом у Лехи отобрали море. Там была какая-то история с контрабандой. Кто-то его что-то попросил провезти, он попался, но не признался, а его спасать никто и не спешил. И Леху списали на берег. Я потерял его на пару лет, сам не вылезая из морей. Потом, все-таки, выбил себе отпуск на полгода, и собирался уехать куда-нибудь подальше на сушу.
Пришла осень уже, глубоко въелась в природу, погоду, натянула норд-ост, забарабанила дождями. Море исчезло во мгле. Пароходы продрогли на рейде, и попались в туманах, пристегнутые цепью за грунт. Я задержался допоздна в отделе, доделывая документацию. И вдруг, услышал, как плачет будто бы рядом где-то женщина. Все ушли уже, я не сомневался в своем одиночестве и тут, неожиданно, этот плач. Сначала я подумал, что это подвывает в тонкую щель окна вечный странник злой зимний ветер. И сразу был слишком занят, чтобы обращать на него внимание. Постепенно плач стих и остались только всхлипывания. В зимнюю стужу так, бывало, стонет вихрь блуждающий, просясь в теплую избу. Наконец, закончив, с чувством блаженным теплой раскованности после нудной работы я закурил, развалившись на стуле, посмотрел в окно. И увидел себя. Я сидел в кабинете один. Настольная лампа. Над головой еще бессмысленный круглый матовый плафон ватт на двести закрывал луну напротив. Ворох бумаг. Струйка дыма. Снаружи, оказывается, было все так же, как и здесь. Только слегка раздвоено и застыв. Часы в оконном стекле показывали 16-15, а за моей спиной 19-45. Только лишь в этом разница. И, вдруг, кто-то громко высморкался. Потом еще раз. Я подскочил вместе со стулом. Чертей я не боялся, а тотчас вникал во все сразу. По правую руку наискосок от моего стола в кабинете увидел еще одну маленькую дверь и немедля сложил воедино плач, всхлипывания и насморк. За этим могла стоять только женщина. И не раздумывая, вошел в потаенную комнату. Сей оказалась канцелярия отдела Правил предупреждения столкновения судов, открывшая мне уставившиеся на меня уже сухие красные глаза Любки, старшей Лехиной сестры, худой и неприглядной дамы, которую он вытащил сюда года три назад из Иваново в надежде выдать замуж. Надежда никак не оправдывалась, и Любка злилась на брата. Леха скрывался от нее в море. И вот теперь Любка неожиданно впилась в меня маленькими глазками и со всей нерастраченной пылкостью бросилась в объятия. И зарыдала.
- И ты тоже…ты тоже, – вцепилась в мою грудь коготками Любка.
Я ничего не понимал. Мне стало неуютно, но я продолжал сжимать в своих объятиях скулившую Любку. Впервые обнимал такую некрасивую женщину и гордился собой. Я понимал, что это ей надо. Любка затихла, а я лихорадочно соображал, что же мне делать дальше. Или, лучше, не делать.
- А г-где Леха? – по-дурацки заикаясь, прошептал ей на ушко.
- Сволочь! – вырвалась Любка. – Все вы сволочи! Нет больше Лехи!! У-у! Как же мне жить теперь, люди?
Любка еще минут пять билась в истерике и все это время земля уходила у меня из под ног. Как это, нет Лехи? Я вмиг показался себе карликом, горбатым и все время падающим на спину, перетягиваемый горбом и все падал и падал, не силах себя сдержать. В ужасе закрыл лицо ладонями. Но Любка их разодрала и швырнула фотографию.
- На, гад, подавись, и всем дружкам своим передай – нету больше Лехи! – зло посмотрела на меня Любка и схватила себя за плечи сжалась, съежилась и исчезла.
На всю карточку распят был черный могильный крест и в поперечине свежая вырезанная надпись: « Леха. Бывший радист».
- Понимаешь, старик, моя мечта сбылась. Других мечт не было, быть не может и чего мне еще желать? Скажи? Моя жизнь здесь, в этом море, и когда его у меня отнимут, закончится и моя жизнь. Но не может же она быть вечной. Вон, видишь, горит звезда? Но забери у нее небо и где она тогда окажется?
Леха, конечно, побывал на многих далеких островах, увидел вблизи, что не такие уже они и белоснежные и непорочные, но ничуть не расстроился.
- Ну, знаешь ли, братец, люди на самом деле лучше. Они просто это скрывают. Они прячутся сами от себя.
У самого Лехи друзей было несчесть. Он удивительным образом мог обращаться с людьми так, что они от него не шарахались, а становились навеки Лехины.
- Видишь ли, парень, то, что ты даешь, обязательно к тебе возвращается. Но стократ усиленное. И иногда от этого невмоготу. Но я не умею по-другому.
Вообще же он старался не вылезать из моря. Берег его томил и отторгал. Здесь он киснул и опускал плечи. Мне признавался, что теряется на земле, боится ее и бежит прочь при всяком удобном случае. Спецом он был что надо, рубку обживал быстро, связь налаживал отменную, и его ценили. За год я его лишь однажды случайно увидел задумчивым. Он смотрел на кровавый закат, онемев и заворожено, будто не видел их тысячи тут, долго не отрывал глаз, не дыша, застыв. Продержав себя так, быть может, минут десять, он, наконец, выдохнул, опустил плечи, повернулся и ушел прочь с палубы.
Потом у Лехи отобрали море. Там была какая-то история с контрабандой. Кто-то его что-то попросил провезти, он попался, но не признался, а его спасать никто и не спешил. И Леху списали на берег. Я потерял его на пару лет, сам не вылезая из морей. Потом, все-таки, выбил себе отпуск на полгода, и собирался уехать куда-нибудь подальше на сушу.
Пришла осень уже, глубоко въелась в природу, погоду, натянула норд-ост, забарабанила дождями. Море исчезло во мгле. Пароходы продрогли на рейде, и попались в туманах, пристегнутые цепью за грунт. Я задержался допоздна в отделе, доделывая документацию. И вдруг, услышал, как плачет будто бы рядом где-то женщина. Все ушли уже, я не сомневался в своем одиночестве и тут, неожиданно, этот плач. Сначала я подумал, что это подвывает в тонкую щель окна вечный странник злой зимний ветер. И сразу был слишком занят, чтобы обращать на него внимание. Постепенно плач стих и остались только всхлипывания. В зимнюю стужу так, бывало, стонет вихрь блуждающий, просясь в теплую избу. Наконец, закончив, с чувством блаженным теплой раскованности после нудной работы я закурил, развалившись на стуле, посмотрел в окно. И увидел себя. Я сидел в кабинете один. Настольная лампа. Над головой еще бессмысленный круглый матовый плафон ватт на двести закрывал луну напротив. Ворох бумаг. Струйка дыма. Снаружи, оказывается, было все так же, как и здесь. Только слегка раздвоено и застыв. Часы в оконном стекле показывали 16-15, а за моей спиной 19-45. Только лишь в этом разница. И, вдруг, кто-то громко высморкался. Потом еще раз. Я подскочил вместе со стулом. Чертей я не боялся, а тотчас вникал во все сразу. По правую руку наискосок от моего стола в кабинете увидел еще одну маленькую дверь и немедля сложил воедино плач, всхлипывания и насморк. За этим могла стоять только женщина. И не раздумывая, вошел в потаенную комнату. Сей оказалась канцелярия отдела Правил предупреждения столкновения судов, открывшая мне уставившиеся на меня уже сухие красные глаза Любки, старшей Лехиной сестры, худой и неприглядной дамы, которую он вытащил сюда года три назад из Иваново в надежде выдать замуж. Надежда никак не оправдывалась, и Любка злилась на брата. Леха скрывался от нее в море. И вот теперь Любка неожиданно впилась в меня маленькими глазками и со всей нерастраченной пылкостью бросилась в объятия. И зарыдала.
- И ты тоже…ты тоже, – вцепилась в мою грудь коготками Любка.
Я ничего не понимал. Мне стало неуютно, но я продолжал сжимать в своих объятиях скулившую Любку. Впервые обнимал такую некрасивую женщину и гордился собой. Я понимал, что это ей надо. Любка затихла, а я лихорадочно соображал, что же мне делать дальше. Или, лучше, не делать.
- А г-где Леха? – по-дурацки заикаясь, прошептал ей на ушко.
- Сволочь! – вырвалась Любка. – Все вы сволочи! Нет больше Лехи!! У-у! Как же мне жить теперь, люди?
Любка еще минут пять билась в истерике и все это время земля уходила у меня из под ног. Как это, нет Лехи? Я вмиг показался себе карликом, горбатым и все время падающим на спину, перетягиваемый горбом и все падал и падал, не силах себя сдержать. В ужасе закрыл лицо ладонями. Но Любка их разодрала и швырнула фотографию.
- На, гад, подавись, и всем дружкам своим передай – нету больше Лехи! – зло посмотрела на меня Любка и схватила себя за плечи сжалась, съежилась и исчезла.
На всю карточку распят был черный могильный крест и в поперечине свежая вырезанная надпись: « Леха. Бывший радист».
И никто пути пройденного у нас не отберет...
Re: Леха. Бывший радист.
... и я не могу... а банальности писать не хочется.Anjasha писал(а):прочитала всё... а ответить как-то не могу, странно...
Это "жу-жу" неспроста. Зачем тебе жужжать, если ты не пчела?
Re: Леха. Бывший радист.
Я знаю почему, ребята.PS писал(а):... и я не могу... .Anjasha писал(а):прочитала всё... а ответить как-то не могу, странно...
И вот прошел целый год. Я так толком ничего и не смог узнать про Леху. Где-то его видели, что-то о нем слышали на Алеутских островах, но как закончилась его жизнь, никто не знал. А потом пропала и Любка.
И все шло своим чередом, подогревалось, кипятилось, охлаждалось и сходило на нет. Я ушел в третью экспедицию к Антарктиде. Льды нас тогда не пощадили. Сжатие происходило по всем фронтам. Погоды той весной сошли с ума. При чистом, ясном и голубом небе мели ужасные метели, наш пароходик не успевал отряхиваться от сугробов и грезил о далеких тропиках. Спать ему было некогда, и он мечтал на ходу в десять узлов.
Но и это прошло.
А теперь мы неслись на полных парусах в подбрюшье Африки. Уж я-то знал, что в Кейптауне нас точно ждали. Там всегда ждут.
Снежная хмарь тянулась за нами всю дорогу и отпустила, только когда мы скинули сороковые широты со своего пути. И сразу засияло солнце на полнеба и жизнь показалась удивительной и несложной штукой. И еще в мозгах прочно засел этот мотив:
В Кейптаунском порту
С пробоиной в борту
"Жанетта" поправляла такелаж.
Но прежде чем уйти
В далекие пути,
На берег был отпущен экипаж.
Идут, сутулятся, вливаясь в улицы,
И клеши новые ласкает бриз.
Они пошли туда, где можно без труда
Достать себе и женщин, и вина…
На рейде было не протолкнуться. Все жадно желали себе передышки, и в очереди стоять никто не хотел. Пришлось нам еще нескончаемые сутки болтаться в дрейфе, прежде чем мы подтянулись к бурунам. Глубины здесь удивительно малые и океан, разогнавшийся где-то на своих просторах всегда здесь баловался, тормозя на полном ходу и взбивая пену. Запах с берега изощренно трепал нам мозги, и сам берег казался недосягаемым. Но я то знал, что никуда он не денется, и тщательно долго отглаживал белую рубашку. Это успокаивало.
И вот она земля. Вступив на нее впервые за полгода, пугаешься. И первый шаг поражает своей прочностью, но к этому быстро привыкаешь и идешь весело и стремительно, лишь слегка враскачку по въевшейся привычке, но таких тут большинство встречных бродяг и на тебя никто не обращает внимания. Скорее бы добраться до заветного местечка, а там вновь земля закачается и поплывет под ногами. Я, конечно же, отправился в «Running on waves». Меня там знают. Я оттуда не вылезал последние три года. Там самый жаркий на свете камин и холодное вино. И толстые сигары. Отличное, я вам скажу, сочетание!
- Привет! Привет! Хай! – приятно видеть, черт возьми, знакомые лица!
Мне улыбались и трясли мою руку.
- Мы рады, что ты вернулся! Моряки всегда обязательно должны возвращаться.
И вдруг!
- Сэр, вам письмо.
Мне? Письмо? На краю света? Что за чушь!
А письмо было. В синем конверте, запечатанное, но без обратного адреса и почтовых штемпелей. И тогда я сразу понял, от кого оно. Принести письмо сюда для меня мог только один человек на свете – Леха. Только он знал, что я сюда вернусь. И во всем конверте только лишь телефон.
- Сэр, письмо ждало вас целый год!
Леха приехал на другой день. В белом кабриолете и белых штанах. Все и сразу мне рассказал. Как обвинили во всех грехах и назвали изменником родины, как вышвырнули за проходную порта, как забрали навсегда море. Но виновный во всем человек оказался жестоким авантюристом и вовсе не подлецом. И теперь Леха жил в Порт-Элизабет вместе с Любкой и занимался тем, чем и должен был – держал морскую связь.
- Но как же твоя могила?
- Какая могила? – и он отвез меня на Столовую гору.
Я увидел там много черных крестов с именами.
- Видишь? Но все живы. Тут оставляют кресты моряки, ушедшие на сушу навсегда. Ты помнишь, какие были времена? Мне надо было исчезнуть, просто пропасть. Я и с тобой на связь не выходил, хотя держал твои позывные всегда в поле зрения. Ты простишь меня, друг? У меня отобрали море, но я не держу зла. Сам виноват. Если хочешь знать, я бы все сейчас отдал, только чтобы пойти с тобой к Коморским островам за коралловые рифы. Но это уже никогда не произойдет.
И Леха опустил плечи.
- Никогда. Слышишь, никогда я не был более одинок, чем теперь. – посмотрел на меня сухими глазами Леха. – В моих ушах постоянно звучит песня Сольвейг и гонит меня обратно. Мне здесь еще хуже и тоскливее, я не ожидал такого эффекта, я не искатель приключений, я их раб. Слышишь ли ты меня?
- Да, друг.
- Спасибо. Помнишь?
- Помню. Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся?
И мы обнялись с Лехой. И простились. Навсегда.
И никто пути пройденного у нас не отберет...
Re: Леха. Бывший радист.
Вот же ж... ну ты понял.
Это "жу-жу" неспроста. Зачем тебе жужжать, если ты не пчела?