Космодром "Плесецк"

Пришлось мне не так уж и давно быть и в другом Мирном, который всегда был на карте.
Мне брат прислал мною уже забытое письмо.

…А ты мне, брат Гоги, расскажи про солнце ваше там. Оно там есть , хоть, вообще?

- написал мне брат, сидящий на промысле возле о. Южная Георгия.
А я ему.

…Малиновое солнце теперь здесь едва встает. Поднимается нехотя из-за горизонта ненадолго и опять рушится прочь.
Если бы не привинченные маячки к запястью – не просыпались. Но – служба заставляет. Товарищи твои тоже хотят спать. Или отдыха. Но отдых и сон меняешь на краткий миг вахты у подрезанного нижним краем дымчатого алого солнца. Звезда дрожит, утомившаяся в морозе, трепещет…но не сходит с небосвода пару часов, дает нам насмотреться на себя. И мы пользуемся этим. Скоро исчезнет. И тогда галогены мертвые обрушатся на выработку. Но лагерь не утихнет. Выйдут мужчины в стужу и скажут свое слово. Слово отзовется парным пломбирным эхом из уст и застынет до утра над синей тундрой…
…В этом городе всегда жарко, несмотря на низкую среднегодовую температуру. Здесь грызут землю. Хотя я другого мнения. Но у меня нет выбора.
Я это все отметаю прочь и еду «за туманами». У меня есть все в этой жизни, ты знаешь сам, и везде я состоялся. Но. Но мне не хватает туманов. Они бродят в моей башке, пока я на Большой земле и не дают покоя. И приходит время, когда я бросаю все и несусь на край света. Чтобы увидеть ледяное солнце над уснувшей тысячу лет назад фиолетовой уставшей равниной…
Хотя бы сколько. Хоть немного. Но я в себе это сохраню навсегда. И когда в Питере я прощаюсь с бородатыми придурошными парнями, мной так любимыми, я понимаю чего мне потом не будет хватать дальше. Мне не будет хватать невыспавшихся ночей, тревожных криков в телефоне и просто их небритых рожь.
Бедный Пулково.
…Есть тут река Ирелях, Вилюем питается. Ледостав с октября до мая. Промерзает до дна.
Несудоходна, понятное дело. И вымирает. Почти вымерла. Отходы людишки туда понакидали. Здесь, в Якутии, особенно чувствуешь свою ничтожность как человека. Это сродни океану. Ушел за сопку и – пропал. И все твои потуги венца природы сразу пришли в негодность. И превратились в прах. Это я к чему. К тому, что человек в этом мире – ничто. Один вред планете. Океан испоганили, но он еще держится. Антарктиду уже засрали. Недра отсасываем…
И мы вот встретили Новый год на самой промерзшей реке в мире. Есть и тут мореманы, кого куда судьба забросила.
Я второй сезон здесь и знаю, что на дне реки, в самом ее глубоком месте алмазов тьма.
Елку не ставили. Разноцветные огни висели и так от северного сияния. В этом году повезло – мороз пришелся впору сухому воздуху. Воздух разрядился и задрожал всеми своими красками. Фиолетовых в нем было больше всего почему-то. Ну, или его оттенков.
И, вот, стоим мы посреди замерзшей до самых недр реки, под засыпанным звездами озябшим небом и чудится, что земля наша окоченевшая, затерянная в мирах, снится мне.
Снятся товарищи мои, снятся снега…а из глубин бьют алмазы своими лучами. Бьют и голосят – не берите нас, не выбивайте почву свою из под ног…
Алмазы в природе, на самом деле, серы и невзрачны. И перетерпят на своем пути немало, пройдя путь от ковша экскаватора до еврейской лавки в Антверпене, прежде чем упасть слезой на дряблую грудь богатой старухи. Или юной неврастенички. Красавицам алмазы ни к чему. Они их затмят. Красавицы перещеголяют все алмазы.
И, все таки, хорош Новый год на промерзшей реке, в алмазном блеске!!!

...Э-э, нет, брат Сандро...
Там, в тропиках, я видел солнце на полнеба, дрожащее от зноя, сползающее в зеленый океан и оставляющее свой кровавый стон тем парным водам еще минут на сорок.
Здесь оно не появляется уже давно, раздобревшим. Здесь солнце зло и яро. Отмечет в нас свои стылые звенящие слепящие копья и уйдет, не прощаясь...
Э-э-э...брат, тут свои клоуны с красными носами...сам знаешь...
Ну, пока. А как у вас в Атлантике?

То было Время Писем. Когда чувства и раздумья передавались на бумаге, ожидались с нетерпением, хранились, желтели, но не теряли своей силы. Телефонный разговор не мог заменить письма. Когда в долгой разлуке ты слышишь голос любимого человека, то теряешься, впитывая лишь звук самого голоса и слова, подготовленные заранее, вылетают из головы и в эфире остается только бесконечное « Приём…Приём…».
- Как дела? Прием…
- Нормально. А у тебя? Прием…
- Тоже. Прием…
И каждый ждет от другого ответа, не хочет отпускать, но всё сосредоточилось на нотках любимого голоса, а связь неустойчива в шорохах и писках эфира, и между нами тысячи и тысячи миль, морских и сухопутных. А потом звук твоего разговора виснет в ушах надолго, и ты перевариваешь его, не помня самого разговора. А бумага может лежать на твоем столе и сутки и двое, наполняясь смыслом и страстью и можно усиливать акценты и переписывать заново, углубляясь и множа свою любовь. И то ли дело конверт, подписанный от руки отправителем, с обратным адресом. Запечатанный его лобзанием. Письма забирались раз в месяц, и именно столько можно было их писать. Но шли они еще дольше и, дойдя до адресата, становились уже историей, события реальные опережали описанные, и оставалось только догадываться как там, на другом краю земли…
Брат мой, синтементальный по своей глубокой натуре, все таки, оставался крайне лаконичным и не радовал меня толстыми письмами. Из вежливости, еле-еле добираясь до конца страницы, растягивая приветствие и прощание, он выкладывал главные, по его мнению, подробности своего бытия – тщательные координаты и суточный вылов. Но писал он беззаботно и искренне, как документалист, и я выуживал из его донесений крупицы настроений и расположения духа в ту минуту. В отличие от меня, он сочинял письмо минут пять и, скорее всего, перед самой шлюпкой.

Мы застряли в этих чертовых айсбергах, брат Гоги, и, похоже, надолго. Пингвины теперь наши самые близкие друзья, но толку от них мало, говорить они не умеют, а спирт пить тем более. Как мама?

А откуда я мог это знать в тот момент, как он меня спрашивал, если сам я был от неё едва ли ближе, чем он сам? Но, получив письмо через месяц с небольшим, я отвечал ему, а еще через месяц он уже сам был дома и читал мои письма уже маме. Мы терялись с братом на планете, шагая для равновесия на разных ее концах, и не могли угнаться друг за другом, опаздывая всего на каких-то пару недель, разминувшись в аэропортах. А я ему писал и в самолете…

...
я позже скажу, ок?

ЗЫ.. а время-то на форуме конкретно гуляет У меня сейчас 00-07/27.04.2010...

Dr_Max писал(а):...
я позже скажу, ок?

Я тоже. Подумаю, посмакую... День сегодня суматошный был.

Dr_Max писал(а):...я позже скажу, ок?

PS писал(а):Я тоже... .

Вы не торопитесь, братцы...я сам обомлел - брат письма мои хранил. А я нет.

3. 06. 19..г.
А знаешь, брат Сандро, что тут соболя легче встретить, чем человека? Ну, не в городе, конечно, а в открытом пространстве. Вот, шагнул за порог и все, прощай люди – вокруг горностай да песцы. И до чего зверь этот пушной самодостаточный – легкий, грациозный, с хорошенькими манерами и мехом, но через это страдающий. И вот ведь парадокс – здесь кафтан меховой мне нравится, а вот в Питере, к примеру, шуба мертвечиной для меня пахнет. И ничего не могу с собой поделать, пахнет и все. Никогда не женюсь на женщине, обожающей шубы.
………………………………………………………………………………………
А тут еще цирк Шапито приехал. Я сразу не понял, среди ночи, вдруг, почуял звериный страх. Утром вышел из гостиницы и увидел полукругом спящие пестрые МАЗы. А вечером на том месте уже шатер стоял в разноцветных огнях. Я цирк не люблю, ты знаешь, Сандро. Там клоуны орут нечеловеческими голосами и вымогают у зрителей смех. Но я-то знаю, что клоуны злые. Я с одним выпивал в Харькове. У него в сапоге торчал кнут, а в кармане финка лежала. Он доставал ее, когда сало резал. А, отрезав, обратно в карман прятал, но лезвие не складывал и не вытирал.
А здесь яркие огни привлекли, как индейца, и я вошел внутрь. И опять страх на меня напал. А якуты как дети, взрослые, а в ладоши хлопают и смеются, запрокинув голову. А дети якутские и того пуще. Мало у них в жизни разноцветных огней. Вот они тут душу и отводят. Курят вонючие трубки, плюют под ноги коричневый табак и смеются, смыкая совсем уж свои узкие карие глаза. Пока клоуны да акробаты были, все шло гладко. А потом зверя стали выводить. Вот тут и промашку дали клоуны. Не рассчитали. Ведь для якута зверь, это как он сам. Или как для нас человек дрессированный. Тоже радости мало. Напряглись мои соседи, вздрогнули. И не поймут ничего. Отчего это собаки перед людьми на задних лапах ходят? Или мартышка в глаза заискивающе смотрит? Цирк, да и только! А когда медведя с гармошкой вывели на арену, тут якут и вовсе обомлел! И до того тот медведь был унижен и растоптан, что и страха его не чувствовалось. Взбивал он могучими лапами опилки и безумными глазами смотрел сквозь людей, грозящих ему кнутом. Зашевелились якуты, встревоженные.
А медведь плясал по сумасшедшему. Но сбился где-то, дал осечку, по мнению тех клоунов, и взвизгнул стек. Вошли кожаные жала со свинчаткой на конце во звериное тело, заревел хозяин тайги и…обоссался. На виду у всех. Но гармошку из лап не выпустил. Я только успел пригнуться, чтобы не растоптали меня якуты. В ту же ночь цирк смотался, клетка с бедолагой осталась возле гостиницы нашей.
Не учли эти клоуны, брат, что для якута мир прост и состоит всего лишь из трех – природа, бог, а, уж потом, человек…
Когда будешь в Калининграде, дай РДО, возможно встретимся, я через три недели вылетаю.

Спасибо, Фрегат.

... я тут с "подачи" другое полистал.... Батьки нашего с Эйсом..... ну как назвать - не мемуары - записки в тетрадках......
Спасибо, братишка! За то, что ДУМАТЬ заставляешь