Понравилось

[PS]

История повторяется...

[Совёнок]

А мне вообще нравится теория спирального развития истории. Все повторяется, просто на новом уровне-витке

[Лариса К]

Вновь нахлынул
северный ветер.
Вновь весна
Заслонилась метелью...

Знаешь,
понял я,
что на свете
мы
не существуем отдельно.
Мы уже-
продолженье друг друга.
Неотъемлемы.
Нерасторжимы.
Это- трудно
и вовсе не трудно.
Может,
мы лишь поэтому
живы...

Сколько раз-
я поверить не смею-
не случайно
и не на вынос
боль твоя
становилась моею,
кровь моя-
твоей становилась!..
Только чаще-
гораздо чаще!-

поднимаясь
после падений,
нес тебе я
свои несчастья,
неудачи нес
и потери.
Ты
науку донорства
знала,
ты мне выговориться
не мешала.
Кровью собственной
наполняла,
успокаивала.
Утешала...
Плыл закат-
то светлей, то багровей...

И с годами
у нас с тобою
стала общею
группа крови,
одинаковой-
группа боли.

Р.Рождественский

[Walera]

Вновь нахлынул
северный ветер.
Вновь весна
Заслонилась метелью...

Знаешь,
понял я,
что на свете
мы
не существуем отдельно.
................................
И с годами
у нас с тобою
стала общею
группа крови,
одинаковой-
группа боли.

Р.Рождественский

Спасибо Лариса...вот ведь - много читал чего у Роберта...а это как-то пропустил...а возможно - нужно было просто дожить до определенного возраста, чтобы научиться чувстовать именно такие стихи...Ещё раз спасибо...

[Надежда-Надя]

Прекрасные стихи! Действительно, прожив с человеком много лет становишься единым целым с одной группой крови.

[Anjasha]

Спасибо Лариса...

[PS]

Спасибо Лариса...

[Надежда-Надя]

Может быть, все-таки мне повезло,
Если я видел время запутанное,
Время запуганное,
Время беспутное,
Которое то мчалось,
То шло.
А люди шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять не буду...
Все мы —
Гарнир к основному блюду,
Которое жарится где-то
Там.

Р.Рождественский

[PS]

........

[Лариса К]

Как бы я с этой женщиной жил...
За нее бы без всякой бравады
Я бы голову даже сложил,
Что сложнее сложенья баллады.
Как бы я с этой женщиной жил.

Дав отставку вчерашним богам
Я б не слушал сомнительных сплетен,
И отдал бы ей все, чем богат,
И добыл бы ей все, чем я беден.
Как бы я с этой женщиной жил.

И за нею, не зная вины,
Что поделаешь, годы такие,
Наблюдал я лишь со стороны,
Как бездарно с ней жили другие,
Как бы я с этой женщиной жил.

Но однажды. Я всё же везуч,
Помогает нечистая сила,
Протянула мне женщина ключ-
Поняла, позвала, поманила...
Как бы я с этой женщиной жил.

И теперь, не в мечтах, наяву.
Не в виденьях ночных, а на деле.
Как я с женщиной этой живу?
А как сволочь!
Глаза б не глядели...

Г.Григорьев

[PS]

Ну дык, Ларис. Стихоплеты ващще редко бывают положительными, богатыми, непьющими и негулящими... как и большинство мужчин.
Санька, которая Алекса по нику на форуме и по совметительству нынешняя жена, знает меня с 81-го года и называет не иначе, как раздолбай (версия для печати )... Но почему-то с улыбкой.

[Walera]

... Но почему-то с улыбкой.

Я знаю почему....Это любовь называется...однако...

[Walera]

Долго думал куда это поместить...Автор - кандидат физ-мат наук Д.А.Тайц...а по сути настоящий поэт раз пишет такую прозу...
Я думаю -Вам понравится..это ничего , что текста много....вчитайтесь в него и Вы получите истинное наслаждение... И потом- ведь всё это о моём любимом городе...

Рощи Академа на Неве

Петербург вдохнул морок и наваждение белых ночей

Страшна и притягательна жизнь на этой зыблемой под ногами почве под беспросветным, кажется, небом. Удивительное место, где сумерки длятся почти полгода, а ночи «сгущенною массою налагают на него». Обитель, «приют» прилепившихся к этому месту тех, которым случайное солнце зимой кажется недоразумением, а редкое, долгожданное летнее разочаровывает непостоянством и наглой свитою ветра и дождя.



Душа этого приюта. О ней много писали. Даже книги. GENIUS LOCI – дух места, здесь он столь явственен, что любого вменяемого материалиста обращает в мистика. Душами обладают многие места. Венеция, Париж, Лондон… Но вряд ли они столь «материальны», как эта, навязчивая, капризная, властная, неопрятно-восхитительная и неотразимая, словно медуза Горгона. Кстати, лики этого духа повсеместны, например, на доме Бенуа рядом с Никольской церковью. Эту душу не надо искать. Коснитесь гранита Сфинксова Постамента, пройдитесь дворами меж линий Васильевского Острова, взгляните на лес труб на крышах вдоль Екатерининского канала, и она сама прыгнет вам на плечи. И всё, не освободиться от ее мучительной, но сладкой власти. У Москвы тоже есть душа. Она расплывчата и простовата, она не влюбляет в себя терпким ароматом ностальгии, она может сплясать с вами или выпить, добавив клофелинчику, и даже пожалеть. Она отличается от своей соперницы с архипелага в устье пролива, который почему-то назван «рекой», как фигурки Церетели на Манежной от бронзы Битюга под Александром III (двор Русского Музея) или Петра с ликом посмертной маски (Петропавловская Крепость).


«Было далеко за полночь. Один фонарь только озарял капризно улицу и бросал какой то страшный блеск на каменные домы… которые из серых превращались в совершенно черные… Фонарь умирал на одной из дальних линий Васильевского Острова. Одни только белые каменные кое-где вызначивались. Деревянные чернели и сливались густою массою мрака. Как страшно, когда каменный тротуар прерывается деревянным, когда деревянный даже пропадает…». (Н. В. Гоголь. «Фонарь умирал».)

Много чудных, сказочно красивых мест и городов в Европе. Ухоженных, заполненных архитектурными памятниками, оберегаемыми древностями, изысканным модерном. Добротных, восхитительных, блестящих. Но блистательный лишь один. Он с отсыревшей лепниной на фасадах, убивающей людей, он с запущенными неподъемными дворами, с затопляемыми подвалами, он с сотней тысяч никому не нужных печных труб, вьюшек, душников, дымоходов никем не исследованных, бессистемно замурованных, хранящих клады, скелеты кошек, птиц и не только младенцев. Он, этот город, фасады которого, по существу обращены в беспросветные дворы, оказывается изысканным образцом реального воплощения блистательной мысли, умной прозорливой воли напряженного терпения. Это же надо быть столь умными, способными соединить и согласовать на протяжении полутора века идеи разных художников идеи порожденные от единого мощного самообновляемого импульса. Это надо же, в таком мощном территориальном охвате, во времени растянутом на столетия, не только строго исполнить задуманное, но даже согласовать и обеспечить перекличку вне пределов взаимной видимости: Смольный – Зимний, Академия, Биржа – Горный…


Казалось природа, геология нарочито мешали замысленному. Они не предоставили строителям холмов, возвышенностей, подобных тем, какими обладают Париж, Рим, Москва, Иерусалим. Город разбит на совершенно плоской болотистой равнине 3 метра выше уровня Мирового Океана, равнине образовавшейся внезапно две тысячи лет тому во время очередной ноябрьской бури, когда вода Ладоги пятнадцати метровым валом, неся камни размером с Медный Всадник, устремилась в Балтику. Берегами этого новоявленного (Нева) потока стали справа Парголовские высоты, слева – Пулковские.


С тех самых пор архипелаг Невской дельты бурями, поднятием вод каждый год празднует свой день рождения.


Плоскостность города искуплена изысканной геометрией вознесенных шпилей и воспаривших куполов, причем расставленных так, чтобы строгость и ритм не порушить московской избыточностью.


Надо сказать, что граду божественно повезло. Не только блеск и величие, но блистательность учреждались обстоятельствами о которых гениальные творцы не могли думать как о дарах. Два геофизических, даже астрономических т.е. по сути космических явления, вплелись в судьбу города, его карму, сделались наградой создателям и озябшим горожанам. Они обусловили возведение «четвертого» измерения, скрепляющего ощущения, чувства, порыв, гармонизирующие соединенные противоположности, обращающий несовершенный конгломерат разрозненности в совершенство.


Речь идет о привычном, как проход мимо Сфинксов, погружении в Белые Ночи и непременный подступ к ноябрьским завываниям ветров. Рождается тихая распределенная радость, хотя трудно удержаться от громкого восторга, когда в два часа ночи видишь острый солнечный луч отраженный Ангелом Петропавловского шпиля. Непонятное, но торжественное и сильное чувство обуревает когда видишь как вода поднимается под самые вершины дуг мостов, затопляет спуски и выплескиваясь заливает набережную В. О. А ветер, как он поет!


Белые ночи подобны выходу Персефоны из подземного мира и идущего с ней расцвета, ноябрьские завывания – ее очередное погружение в Аид.


Белые Ночи и Наводнения – две отметки на шкале «четвертого измерения» явления - Санкт-Петербург. Именно ночное время, после 11 - 12 часов в теплые майские, июньские дни город превращается в рощи Академа, где прогулки навевают и обязывают на оречевление до той поры невыразимого. Бросьте взгляд на дома и дворы Конюшенных улиц ведущих к Капелле, Певченскому Мосту и Дворцовой - это же арки храмов «Афинской школы», а «Сашкин Сад» и Дворцовая уподобляются Академии. А ведь именно тогда, почти «одновременно» с основанием Платоном Академии был сотворен Проток и Архипелаг на который снизошел Санкт-Петербург!


Белые ночи осеняют не только нас и не только здесь. Один гений (Гейзенберг) пишет о своих беседах в Копенгагене с другими гениями (Бором и Паули):

«Вечером того же дня мы продолжали беседу. Стояло время белых ночей. Воздух был теплый, сумерки продолжались чуть ли не до полуночи, и проходящее под самым горизонтом солнце окунало город в приглушенный голубоватый свет. Мы отправились на прогулку по набережной, далеко протянувшейся вдоль гавани. С юга гавань начинается примерно в том месте, где на скале у берега моря сидит бронзовая Русалочка из сказки Андерсена… Некоторое время мы шли молча.

Довольно неожиданно Вольфганг Паули спросил: "Веруешь ли ты в личностного Бога?" Поскольку обстоятельства прогулки сформировались из тех двух вещей, что вызывали неизменное восхищение Канта, ответ Вернера Гейзенберга был предрешен. (В. Гейзенберг. «Часть и целое»).

Заметки Лаборанта
Маршрут прогулок и тема бесед 5-и собеседников, из которых четверых уже нет

10 июня в начале двенадцатого часа ночи, четверо соединенные узами дружбы, по обыкновению встретились у Инженерного замка и двинулись к Западу.


Свет не умирал. Мрак не тяготел. Солнце зависло над Васильевским Островом. Излучали воздух, камни, дома, дворы. Пройдя напрямую, повернули на Инженерную. Вдоль решетки Русского иногда пробивалось солнце. Трое держались вместе, четвертый – позади. Он отбрасывал непомерную тень. Говорили трое.

О тысячекратно воспроизводимом эксперименте, показывающем незыблемую реальность Невидимого. О существовании явственно - очевидного, опыта непоправимой внутренней осведомленности. О самосознании, видимым самым надежным зрением, регистрируемым в самой оснащенной лаборатории разума. Об ослеплении априорностью пространства и времени, мешающем видеть непричастную времени Реальность. О жажде понимания, постижения той Природы, у которой нет природы, т.к. нет ничего делящего или охватывающего её.


Прокладывая меандр в граните творений высочайшей плотности и приноравливая свое движение к возможностям идущего позади за ними, миновали Русский, свернули на набережную Канала.


Кинжальное присутствие Солнца в пламенеющих лентах верхних этажей, ударах открытых окон и форточек.


Луна выключена новолунием. Ярок Юпитер.


Дуга решетки Михайловского сада вынесла собеседников на Конюшенный мост. Прошли кусочек Конюшенной площади и повернули на другую сторону Канала.

Постижение – начинается и кристаллизуется сразу целиком хотя бы от крупицы истины, попавшей в метастабильное (вопрошающее) сознание. Это не изменчивое познание, производное технологического «знаю». Постижение воспламеняться от искры любой математической абстракции, как только осознано ее принадлежность вне временному (Нетленному).
Математика – подъемная сила неба. «Никто не может изгнать того, кто попал в математический рай» (Д.Гильберт). Теоремы не изобретаются – открываются. Рисующий несовершенный круг на песке постигает существование идеи идеального круга. Число π символ не закрытости невидимого, но свидетельство его жесткой определенности, его неподдающееся отображению определенной цифрой мощь говорит об этой Высшей Определенности. Явлен и конкретен каждый член в нескончаемой цепочке цифр. Это сущностное число, как и вся возможная и невозможная математика, как и написанная и ненаписанная музыка - в Безопорном, прозрачной разуму «Вещи в себе». Неинтерпретируемй реальности контакт с которой учреждает в нас представление о вещах и событиях.
Сознание - проектор, воспроизводящий в протяженном блики Безопорного.
Двухтысячелетние размышления всего лишь комментарий и примечания к Платону.

В решетке света-тени призматического леса печных труб можно усмотреть чумазого полуангела с крылом из перекинутой через плечо веревочной бухты и маховыми перьями черпачков и щеток на поясе, хранителя этого леса, собирателя подымной подати.


По черным квадратам ноздрей труб, обузданных зимними ветрами, по их расположению, распознается хребет дома и ребра капитальных стен. Печи, кроме кухонных, разобраны не все. Камины, голландки, угловые, проёмные, средизальные – ангелы тепла и уюта. Одухотворенные внутренними незримыми теплоносными оборотами, они напоминают о себе латунными крышками душников, дотянуться до которых трудно, даже встав на стул. Блестящие изразцы, карнизы, иногда из мрамора, резные капители. Амурчики, ангелочки по углам. Узорчатый чугун решеток и дверц, бронзовые ручки на дверцах, вьюшках, задвижках.

С тех пор, как было осознано «Я», не отступало ощущение светоносной основы чувственного мира. Уверенность в этом возвысилась до явственности сознания вместе с оправданием феномена точного знания, снизошедшего до нужд потребления.
Вещественность – продукт фотонного обмена в порожденном светом пространстве-времени, светом самого по себе свободного от пут метрики.

Идущий следом отбрасывает неустойчивую, дрожащую тень от светоносных стен и воды. Это явление, ометая пространство, простирается иногда до Казанского собора, а то и до Синагоги.


Собеседники покинули набережную и улочкой направо вышли на Малую Конюшенную.

Слова – та же математика, в той или иной форме отпущенная вещному миру. Любые осмысленные образы исходят из безопорной действительности, например, существование крылатого ангела, прекрасного воплощения образа посланника и слуги необходимо, как заметил Планк, не только ради развития анатомического воображения, но и как одна из форм (формул) постижения истинной реальности идеального.

Улицы от поворота до поворота – фразы. Дома, окна, парадные, водосточные трубы – слова, связываемые камнями под ногами, небом, светоносным воздухом и тусклыми звездами в восхитительную форму Персефоны – вновь вышедшей из мрака в ликование света!


По ту сторону беззазорных фасадов - пространство, откуда нисходят черные лестницы. Их выходы часто заколочены или замурованы. Потроха кварталов.


Сначала колодцы, порожденные объятием дома фасадоносца, таких объятий может быть два, а то и три. Далее вглубь бесформенные, дворы. Безкустные убогие скверики. Кишкообразные проходы меж глухих стен. Низкорослые строения и пристройки прачечных и конюшен. Забытые, ненужные крышки старых люков с полустертыми ятями. На две трети утонувшие в культурном слое сводчатые окна полуподвалов, проемы загрузки угля и дров. П-образные ниши глухих шелудивых стен, внутри которых можно вообразить коновязь или двухаршинную поленницу.


Иногда, заложенные в стенах проемы въездов угадываются по косым вросшим каменным тумбам.

Осознающий себя – подтверждает собственную иномирность, радостно обнаруживает непричастность «Я» физическому миру. Физическая природа (но не ее математическая душа) не претендует на объяснение феномена личности.

Лабиринт дворовых переходов – те же (невидимые в печах) «обороты». Эти безóбразные нагромождения дворов – подобны глыбам дикого бесформенного камня, набитого в основания и в стены замка. Эта скрытая от граненых улиц внутренность живительно-комплиментарна строгости Города. Единение улицы с тем, скрытым во дворах, порождает фонтанирующую любовь и припаяность к Городу.

Невидимое. Его непосредственное усмотрение, постоянно оснащает лабораторию разума, самим фактом сознания доказывая существование так же, как исходящая с пера математическая формула существование невидимой доселе планеты.

Опять поворот направо и снова Конюшенная. Большая.

Воистину, перемещение, движение– следствие космологического принципа Маха. Каждый атом Вселенной, а такой Вселенной был Город, каждая крупица и все вместе поставляют движущий импульс.
Конкретный путь пролагается локальными распределениями прекрасного пространства, его геодезических.



Большая Конюшенная. Кони. Четвертый раз. Опять направо, другая сторона улицы.

Чем короче, чем красивее математическое описание, тем оно богаче и объемлюще. Тайна необычайной плодотворности, предсказательная сила, (впрочем, разве тайна) в её принадлежности Источнику.
Пророчески предсказательно пространство Минковского. Одна из координат этого четырехмерного – ось времени. Мнимая.
Один поэт уподобил смерть арифметической операции. Правда, любезное ему вычитание следовало бы заменить возвышением – возведением в квадрат, превращающем мнимое в действительное.
Другой поэт, тоже на языке счисления: «Нет ни жизни, ни смерти, третье – новое». Третье, точно сказано.
Сознание – экспериментально-лабораторный факт.
Его возникновение должно иметь причину. Разве это оспоримо? А может быть оно беспричинно? Тем более неоспоримо.
Разум способен охватить и представить абсолютно все, кроме своего отсутствия, поскольку того, что нет – непредставимо.
Мир – не спектакль для пустого зала. Небытие, отсутствие наблюдающего сознания - абсурд.

Завершается броуновское перемещение, «обороты», возвратное движение в поле образованном стенами домов, решетками набережных, переулками, улицами. Последний поворот и под арку.


Полночь. Почти красный отсвет верхотурных дворовых окон. Дворы, арки переходов. Одна, две, три, вздымающиеся справа и слева стены, их уступы сложились в трехарочный храм «Афинской школы», и трое, вдруг преобразовались в центральные фигуры беседующих Афинских мудрецов.


Почти растворившиеся в светоносном июньском воздухе миновали дворик Капеллы, вышли на набережную Мойки и молча остановились справа у Певческого моста.


Эмперий, изумляющий формой и цветом кристалл, умещался в телесный угол около 20°.


Левая грань, золотая – арка с крыльями, справа с белыми прожилками малахит Дворца. Светозарная остро слепящая одной из граней игла. Золотая звезда кабошона Исаакия.


Александрийская колонна, с освещенным прямыми лучами Ангелом, нижней, неосвещенной частью напоминала корешок старинной книги. Жемчужное небо. Кремнистая, декартовая разметка Площади.


Справа от Столпа, ближе к Гвардейскому штабу – повозка, запряженная двумя лошадьми. Большие колеса, открытая, тяжело груженая – книжными стеллажами и секциями лестниц. Ангел, который пытался тронуть повозку, был не с Колонны и не из Колесницы над Аркой. Столб света вздымался над Ним (поляризационный эффект Василеостровского Солнца. Такое можно видеть вокруг фонарей, дождливой ночью либо в помутненном стекловидном теле старческого глаза). Вертикальный столб напоминал шпиль Петропавловского Собора. Ангел был оттуда.


Все Вершины в световом конусе, сходящемся у Певческого моста. Весь Город.


«Как же, здесь нужна четверка лошадей!» – крикнул Ангелу тененосец, забывший, что он не Иаков.


Посланник кивнул.


Послышался разнобой копыт. Из Миллионной показались две лошади.


Посланник впряг их позади повозки.


«Позади телеги! Боже мой, виданное ли дело, чтобы так запрягали» – огорченно отвернулся дерзкий.


«Эй!» - послышалось со стороны площади.


Грубиян повернул голову. Кто-то, с короткой слабенькой тенью, удалялся под Арку, и вдруг полуобернувшись, махнул рукой троим собеседникам. Они уже были в экипаже.


Экипаж летел.

Кони были крылаты.

[PS]

Нет слов... Это хочется перечитывать, смакуя каждое слово...

[Alexsa]

Нет слов... Это хочется перечитывать, смакуя каждое слово...

А еще бы пешком по тем местам...
Многие говорят, что питерцы не просто любят свой город, но и очень хорошо его знают. Они им живут, а не в нем...